– Ну что вы, Павел Петрович! Я никогда не обольщалась на ваш предмет! – ехидно пропела Соня, перед тем как закрыть за собой дверь.

– Пошли покурим, Софья Константиновна. Я расскажу тебе, какие действия и бумаги требуются от твоего мужика в отношении так щедро приобретённого им для нас унитаза.

И заведующая... пардон, исполняющая обязанности заведующей обсервационным отделением вместе со старшей акушеркой указанного отделения пошли дружно нарушать санитарно-эпидемиологический режим прямо на крыльцо родильного дома.

– Мы вас уже целый час ждём! – нервно высказала старенькая Алла Абрамовна появившейся в дверях ординаторской Софье Константиновне.

– Она у нас теперь большое начальство, – съехидничала сидевшая тут же ординатор второго этажа Светлана Степановна. И, поведя по воздуху носом, добавила ещё более мерзким тоном: – Начальник курит, служба идёт!

Молоденькая Алла Владимировна ничего не сказала, потому что листала завалявшийся после какой-то из выписавшихся дам глянцевый журнал. А Григорий Эдуардович, неприязненно посмотрев на Светлану Степановну, тихо резюмировал:

– Софья Константиновна, если вы освободились, мы готовы идти на обход.

– Коллеги, прошу в первую палату! – ровным бесстрастным голосом произнесла Соня, про себя страстно желая долбануть чем-нибудь нетяжёлым Куцинихер по пенсионной хале; дать мощного поджопника Прекрасной Заднице Шевченко, да так, чтобы до вечера волны шли, и ткнуть её Носом в опунцию, ощерившуюся иглами на подоконнике; скормить пару страниц глянца дурочке Степановой и облобызать Пригожина за такт и природную незлобивость.

Была пятница.

Такой день, когда во вверенном нынче Софье Константиновне отделении проводился большой обход. Точно такой же проводился и по понедельникам. Вот такой вот модус был введен в незапамятные времена Петром Валентиновичем, и ничего менять исполняющая обязанности не собиралась. В иных отделениях большие обходы проводились раз в неделю, да и то формально, потому что ну какой же врач не знает своих пациенток и зачем по сто раз мусолить обмусоленное, если, например, в течение конкретной недели ничего не изменилось? Но Пётр считал, что повторение – мать учения, а лишний раз в давно известный угол заглянуть – меньше пыли будет. Большой обход означал, что все палаты – от первого этажа до последнего – более чем сорокакоечного отделения будут обойдены в полном составе: заведующий отделением, старший ординатор, ординаторы обоих этажей, дежурный врач, интерны, акушерки во главе со старшей; все истории родов будут фрагментарно зачитаны вслух, данные последних анализов доложены прямо у койки пациентки; ко всем подотчётным беременным животам будет приложен стетоскоп, и в этот момент вся толпа должна замолчать, дабы не мешать выслушивать лечащему доктору сердцебиение плода; проверены все послеродовые промежности и состояние швов как на оных – после родов через естественные родовые пути, а также и на передней брюшной стенке – после кесарева; все молочные железы будут пальпированы; и все назначения, планы-тактики будут произнесены и обсуждены. В общем, нормальный такой, как положено, обход заведующего отделением. Петра Валентиновича мало интересовало, на четверых ли палата или «одиночка» с санузлом для гламурной кисы – он ко всем женщинам, от бомжихи-наркоманки до жены богатого мужа или дочери состоятельного отца, относился ровно, внешне выдержанно, в меру нежно, в меру строго. И все они – от и до – Петра Валентиновича боготворили. Софья Константиновна целиком и полностью, со всей возможной ясностью своего достаточно светлого ума, осознавала, что сейчас «класс» попытается сожрать нового «классного руководителя» – и не важно, что «ученицы» плюс-минус другие, эманации в ноосфере, знаете ли, одни и те же. И это на фоне того, что вся «учительская» уже заточила ножи и вилки и предвкушает, чуя запах крови новоявленного «завуча», как вонзит свои зубы в его плоть.

Страшно?!

Вот и Софье Константиновне было страшно.

– Не бзди! Побольше высокомерия! – одними губами шепнула ей Любовь Петровна, и весь многочисленный отряд ввалился в первую палату первого этажа.

– Прошу вас, Алла Абрамовна! – пригласила Соня.

Старая и, в общем-то, безобидная Куцинихер открыла было папку с историями родов. Но вдруг, поддавшись какому-то бесовскому импульсу, фыркнула и, всунув документацию в руки стоявшему поблизости юнцу, слегка истерично выкрикнула:

– Пусть интерн докладывает!

Дотоле спокойненько возлежавшие беременные приподнялись на локотках. Светлана Степановна ухмыльнулась, молодая Алла (Владимировна) рассматривала красивые тапочки, стоящие у одной из коек, Григорий Эдуардович сдержанно нахмурился, интерны ничего не понимали, акушерки почувствовали себя, как зрители чемпионата мира по боксу, – азартно. Сечь пожилую женщину, пусть и саботажницу, на глазах у восторженной публики в Сонины планы не входило. Роняя другого, неизбежно падаешь сам.

– Прошу вас, Виталий Александрович! – спокойно сказала Соня.

Интерн Виталик, удивлённый тем, что, оказывается, он не совсем прозрачный, раз уж красавица и умница Заруцкая знает его отчество, достойно доложился. И прослушал. И пощупал. И всё остальное.

Достоинство, знаете ли, как дорогие качественные духи. Оно не шарахает удушливой волной по сусалам, как нервозность и скандальность. Достоинство обволакивает всех, находящихся в ауре достойного.

В общем, непросто дался Софье Константиновне её первый обход на правах исполняющей обязанности. А уж как выделывалась на втором этаже Светлана Степановна... Чем, впрочем, рассмешила всех, от докторов до беременных. Потому что тяжеловес, топорно и неповоротливо пытающийся повалить молниеносную тень, всегда смешон и вызывает жалость, а не аплодисменты и уважение.

В общем, леди Годива поняла бы Сонины чувства.

– Софья Константиновна, вы прирождённый руководитель, – шепнул ей Пригожин.

– Сонечка, извини меня, пожалуйста, за дурацкую выходку: жара, давление, возраст, – отпросив её на минутку в сторонку, быстро проговорила Куцинихер. – Это на меня эта... Да и я сама, старая дура. Прости, пожалуйста!

– Соня, теперь у тебя подписывать протоколы и статистические талоны? – уточнила на миг вернувшаяся в рабочее пространство молодая дурочка Степанова.

– Не у тебя, а у вас. И Соня, Алла Владимировна, на базаре семечками торгует! – прошипела на недалёкую, но, в сущности, безобидную девушку Любовь Петровна.

Интерны и акушерки всем своим видом давали понять, мол, они и давно знали, и вообще ни капли не сомневались! А то, что вам, Софья Константиновна, могло показаться, что мы, мол, такие же суки, как все, и только того и ждём, чтобы вы споткнулись, так то вам показалось, не верьте! «Ой, да ладно! – ответила бы им Соня, если бы этот невербальный диалог глаз, ужимок и повадок, выдающих отношение куда лучше слов, происходил вслух. – Все мы люди, и кто без греха любопытства и тайного замирания надпочечников при подглядывании за чужой битвой, тот первым брось камень в своё отражение в зеркале!»