– Собираются его выкурить, – продолжал адвокат до странности безразличным тоном. – Хотят заставить выбежать на них.

Так вот что это за запах.

Керосин.

Пол наконец понял. Хотя предпочел бы оставаться в неведении и ничего не знать. Стрелки поливали траву керосином, образуя линию с подветренной стороны. Ветер дул как раз от них в сторону керосиновой дорожки. Пол ярко представил мощную стену огня. И еще тот дом в Джерси-Сити. Вернее, то, что некогда было домом в Джерси-Сити. Где он должен был встретиться с двумя парнями из синего «мерседеса». Зеленовато-голубой рубашкой и полосатой. Но не встретился, потому что кто-то спалил дом – превратил его в черный мертвый провал.

Кто?

Те же самые люди, которые теперь замыкали их в керосиновый круг? Это был логичный вывод, и его подтверждали эмпирические наблюдения.

Пол дважды пытался передать наркотики, и дважды этому препятствовала банда поджигателей.

Пол повернулся к Майлзу, собираясь его о чем-то спросить, но при виде адвоката вопрос вылетел из головы. Майлз опирался на локти и колени и выглядел… очень странно. Как белый, который пытается подражать танцам черных. Или как червяк. Но полз он с удвоенной скоростью – его подгоняла паника.

И Пол понимал почему.

Шансы задохнуться от дыма при пожаре составляли 1 к 13 561.

Пламя взметнулось в воздух примерно в пятидесяти футах справа от них. Оно выглядело по-библейски – огромным столпом огня. Стебли вспыхнули, как фитиль, пропитанный воспламеняющейся жидкостью. А затем, подгоняемый ветром, пожар понесся по полю. Вздумай они убегать от огня, попали бы под другой огонь – из полуавтоматических пистолетов. И Майлз, который любил делать ставки на бейсболе, решил сыграть и тут – повернуть на пламя и попробовать проскочить, пока не загорелась вся линия. Обогнать пожар и сорвать куш.

Не успел Пол подобраться к нему, как адвокат перевернулся и рванул в другую сторону. Они ползли на животах в нескольких футах друг от друга, уткнувшись носами в едкую болотную жижу, но ее запах был все-таки лучше другого.

Сожженной плоти. Пол не мог не чувствовать этого навязчивого сладковатого привкуса.

Стрелки просчитались: поджигая тимофеевку, они рассчитывали выгнать из травы человека, который к тому времени уже не мог никуда двинуться. Пуля в шее, вспомнил Пол. Человек в полосатой рубашке был уже мертв.

Они продолжали ползти.

Это походило на иллюстрацию к книге об эпохе плейстоцена: в надежде обрести лучшее будущее полурыбы-полуживотные выбираются из моря на сушу. «Знали бы эти рыбы, что их ждет впереди, – думал Пол, – бежали бы без оглядки обратно в воду».

Сейчас он чувствовал себя получеловеком. Кожа, покрытая грязью и слизью, кровоточила от порезов острых, словно бритва, стеблей травы и укусов насекомых. Легкие саднило – жгутики удушающего черного дыма уже змеились по самой земле.

Пол полз на ощупь. Из глаз немилосердно струились слезы: частью от дыма, частью от осознания проигрыша.

Пожар подступал слева. Но как близко подобрался к ним огонь? На двадцать ярдов? Достаточно близко, чтобы ощущать жар, – словно волна опрокинула в прибой и не отпускает. На руке начали вздуваться небольшие волдыри.

Быстрее! Быстрее! Быстрее!

Какие у них теперь шансы? Пол-актуарий ясно понимал: никаких. Нулевая вероятность. Отсутствующая.

Можно бросать это дело.

Но он не бросил. Инстинкт самосохранения преодолел жалость к себе. Если его жена и ребенок могут справиться с испытаниями там, в Колумбии, то он должен справиться здесь, на болоте.

Сквозь стебли тимофеевки стали видны первые язычки огня. Трава хрустела, трещала и буквально распадалась перед полуослепшими глазами. Казалось, отсюда высосало весь воздух. Перекрывая оглушающий рев пламени, как студенты у костра перед игрой, вопили стрелки.

Справа обессилевший Майлз упал на живот, хрипел и силился вздохнуть.

– Давай, Майлз. Еще немного. – Полу стоило больших усилий произнести эти слова – они буквально застряли в горле, невнятные, скомканные, словно у него заплетался язык. И не возымели никакого эффекта. Неподвижного Майлза было не сдвинуть с места.

– Я… не могу… – прошептал адвокат между двумя судорожными вдохами. – Я…

Пол схватил его за ворот рубашки. Ткань была горячая и дышала паром, словно рубашку только что извлекли из сушилки в прачечной.

Потянул.

Бесполезно. Это было символическое действие, поскольку вытащить из огня Майлза было ничуть не реальнее, чем подняться и расквитаться с подпалившими поле убийцами.

Но внезапно Майлз собрал остатки сил. Передвинулся на фут. Потом еще на фут. Выплюнул черную мокроту. И снова переместился на фут.

Слишком поздно.

Впереди зияло огненное жерло. Оно разинуло пасть им навстречу, и они вступали в ее зев.

«И прошествую я долиной тени смерти, мой род и… Род и…» Куда деваются слова, когда они так необходимы? Пол полз, расцарапав в кровь ладони и колени. И поступал, как все оказавшиеся в настоящей опасности атеисты: бормотал магические фразы, которые не вспоминал с тех пор, как несчастным одиноким мальчишкой отрекся от них.

Майлз был рядом. Пламя озаряло его, словно фотовспышка. Пол начал подгорать – он в буквальном смысле обугливался. Он сделал последний бросок и прикрыл лицо, надеясь, что оно не пострадает.

На этом все кончилось.

Ей ничего не сказали. Но она все поняла сама.

Сколько бы Галина ни обещала, что все будет хорошо, ничего хорошего не происходило.

Все было так монотонно, мертво и бесконечно.

Каждое из тех мгновений, когда она не держала на руках Джоэль. Зато минуты с дочерью, напротив, казались ослепительно яркими.

Джоанна виделась с девочкой дважды в день, во время утреннего и вечернего кормлений. Галина приносила девочку в другую комнату фермерского дома. Джоанна не сомневалась, что находится именно на ферме, поскольку слышала пение петухов, кудахтанье кур, мычание коров и блеяние овец. И чуяла весь этот зверинец носом – запах свежего навоза ни с чем не спутаешь. Джоанна родилась в Миннесоте – фермерском краю, и ее органы обоняния с детства были настроены на ароматы земли.

Когда она спросила Галину, удалось ли Полу передать наркотик, колумбийка пожала плечами и ничего не ответила.

Никакого ответа и не требовалось. Джоанна прекрасно понимала: удалось или не удалось, а ей еще рано собирать чемоданы.

Ее спасала рутина – эти утренние и вечерние кормления, которых она ожидала с зудящим нетерпением. И та же рутина ее убивала – капля за каплей. Однообразие происходящего, оцепенение, ощущение вечной, непробиваемой осады.