осенью я добрался до Калуги, в гости к Сергеичу. Вместо того мужика с цепью в директорском кабинете хозяйничала серьёзная женщина в старомодных очках-бабочках, Елизавета Валерьевна. Я расспросил о старике. Главврач отправила меня в архив, располагавшийся в монастырской башне. Пробравшись сквозь мокрые низкие ветви яблонь — по щекам безвольными мокрыми ладонями, — я поднялся по гнилым ступеням к архивариусу, словоохотливая тётушка открыла зарешеченную дверь хранилища, вызволила с полок две папки. Сергеич, оказывается, потом нашёлся для мира, у него были и родственники, и место жительства, но прежде чем найтись, он умер. Похоронили его на городском кладбище, там есть участок, наш, больничный, так что можно могилку найти, может, родственники и памятник поставили, оградку, кто знает.

Я нашёл могилу Сергеича, постоял у безымянного плечистого креста.

Смеркалось; сторож, проводивший меня, ушёл.

Галки поднялись с берёз, покружили и долго-долго вспыхивали врассыпную, оглушительно вскрикивая над головой.

Теперь я всё чаще думаю о Сергеиче. Вот и вчера — я приехал на дачу уже за полночь, по дороге попал в снегопад, полз среди лесов, ни зги, ни дороги не видно, один раз свалился с обочины, хорошо ещё, сам выбрался. Войдя в дом, вдруг почуял запах шипра, но растопил печку и больше уже не слышал, а теперь стало ясно, чьё дыхание я видел утром на реке, чей вздох приветствовал меня в морозном небе.

2007

Грузди

Однажды оказался я в Витебске в командировке с товарищем, Борькой.

Мы приехали на рабочей машине, со всем оборудованием и инструментами, набрав по дороге у обочины багажник груздей.

Четыре дня мы устанавливали в новой синагоге систему безопасности производства нашей фирмы: видеокамеры, сигнализацию, досмотровый сканер.

Раввин Гуревич попросил нас работать в головных уборах.

Я отказался.

Борька послушно нацепил на лысеющий затылок кипу из лотка у входа.

Спали мы в молельном зале на столах.

В синагоге я не видел никого, кроме раввина и его жены, беременной бледной женщины в парике и с коляской. Она приносила нам еду и объясняла, как кошерно солить грузди: в подвале имелась небольшая кухня.

Борька пробовал молиться по сидуру, который дал ему Гуревич.

Я вечерами ходил на реку.

В последний день мы решили отпраздновать командировку.

Зашли в пустой ресторан «Орбита» на берегу Двины.

Я раскрыл меню толщиной с «Анну Каренину».

Разнообразие состояло в основном из водки и салатов.

Подошла симпатичная официантка лет сорока.

Борька поправил кипу и спросил:

— У вас есть кошерное?

— Ты спятил, — прошипел я, — сними шапку хотя бы.

Официантка покачала головой.

— Тогда дайте мне не нарезанных огурцов, помидоров и варёных яиц в скорлупе.

Так раввин Гуревич учил Борьку быть евреем в безвыходной ситуации.

Наконец я добрался до приложения «Прейскурант на бой посуды» — и посмотрел в глаза официантке:

— Два стакана водки, пожалуйста.

— «Пшеничная», «Праздничная», «Столичная»?

— «Житня».

— Закуска?

— Мне большую пива.

— Я обойдусь, — ёрзнул на стуле Борька и снова поправил кипу.

— Люблю евреев, — вдруг сказала официантка.

— Какая связь?

— Тихие вы.

— Когда как, — защитил я Борьку.

— Не станете же посуду бить?

— Как знать, как знать.

— Меню оставить?

— Там скидка на полный сервиз есть?

— Нет.

— Тогда забирайте.

Через полчаса мы расплатились и вышли постоять над рекой.

Когда в первый день мы въехали в город, в нём не угадывалось почти ничего из картин Шагала: сплошь панельные и кирпичные дома советской застройки. Но мы выбрались к реке, и город покатился по её берегам, вдоль плавной излучины, по изломам оврагов, заросших облетевшими уже, мокрыми липами. И тут я понял, что знаменитые летящие любовники Шагала в точности повторяют изогнутый рекой и оврагами рельеф города. Тела их, сошедшиеся в объятиях, вторят береговой линии. Любовники словно поднялись в высоту из своего отражения во времени-реке.

— Ты когда-нибудь бил посуду? — спросил я вдруг Борьку.

— Только случайно. Какая странная примета: разбитый стакан — к счастью.

— Ты ей понравился, кстати.

— Кому? — робко поинтересовался Борька.

— Официантке.

— Так считаешь? — Борька потрогал кипу.

— Убей бог меня из пистолета.

Борька остановился.

— Думаешь, стоит вернуться?

— Немедленно.

— Интересно, сколько ей лет?

— Тридцать пять. Ну, тридцать семь.

— Да, зря я пиво не взял.

Мы вернулись в ресторан и уселись за тот же столик.

Официантка принимала заказ у компании, явившейся в наше отсутствие.

— Скоро же вы соскучились, мальчики, — подошла она к нам и направила карандаш в блокнот.

Как только заказ был принесён, к нам подсел худенький паренёк в спортивном костюме.

— Извиняюсь, вы чьи будете?

Борька кисло посмотрел на меня.

— По национальности? — спросил я.

Парень задумался. Кивнул.

— Евреи, — вдруг сказал я.

Паренёк пересел обратно.

Раздался громкий шёпот.

Борька махнул пиво залпом.

Паренёк снова присел.

— Это моя девушка. — Он сделал жест в сторону официантки, наливавшей пиво у барного «гусака».

— Поздравляю, — сказал Борька.

Парень застегнул олимпийку до горла, привстал, развернул стул и оперся локтями на спинку.

— А хули тогда вы её лапали?

— Мы? — поморщившись, спросил Борька.

— Моя Галка. — Парень извлёк из-за уха сигарету и погрозил нам ею.

Он прикурил.

— Значит, с Израиля?

— Нам ещё водочки, Галя, по сто пятьдесят, пожалуйста, — сказал я официантке, когда она обеспокоенно приблизилась к нашему столику.

Парень с ухмылкой потянулся приобнять её за талию.

Женщина отшатнулась и ударила его по голове пустой пивной кружкой, которую только что взяла с соседнего стола.

Парень упал навзничь, застонал не сразу.

— Серёжа! — бросилась к нему Галя.

Лужица крови, алый её глянец, казалась украшением на плиточном полу.

Компания за соседним столом тоже бросилась ухаживать за раненым.

Мы помогли Гале отвезти Серёжу на такси в травмпункт.

Швы накладывал фельдшер, пузатый, небритый, в чёрной водолазке под халатом.

Хотели уже ехать обратно.

Серёжа сидел на койке в шапке из бинтов и ощупывал голову.

Фельдшер закончил писать в журнале, достал из тумбочки бутылку коньяка «Шамиль», стаканчики, разлил.

— За Израи́ль, — торжественно произнёс он.

Мы переглянулись.

Фельдшер выпил.

Галя чокнулась с Борькой, потом со мной, многозначительно взглянув в глаза.

— Уважаю я вашу нацию, — сказал фельдшер, выдохнув и хрустнув яблоком.

— Спасибо, — сказал я.

— Игорь Матвеевич меня звать, — сказал фельдшер и снова разлил. — Как артиста Костолевского, легко запомнить.

— Ну, со свиданьицем, что ли, — выдохнула и выпила.

С койки раздался стон.

— Пошёл на ***, — отозвалась на выдохе Галя.

Серёжа улёгся и закрыл лицо руками.

Фельдшер рассказал, как в молодости работал в госпитале в Сирии во время войны с Израилем.

— Так что арабы боялись евреев, как собака палку, — подытожил фельдшер.

— Нас тогда ещё на свете было, — вздохнул Борька и переполз