в июне 1761 г. радушного приема удостоился проезжавший через Вену в Мадрид полномочный министр в Испании князь Петр Иванович Репнин (1718–1778)[370].

В 1761 г., когда казалось, что мирный конгресс в Аугсбурге начнется со дня на день, в конце августа (но новому стилю – в сентябре), после многомесячного томительного ожидания отпускной аудиенции у тяжело больной императрицы, Россию покинул посол Николаус Эстерхази. Находившийся в начале 1762 г. в Вене З. Г. Чернышев, не зная, по-видимому, о кончине Елизаветы Петровны, доносил в Петербург об аудиенции в Шенбрунне: «Ея величество неоднократно выговаривать изволила благодарность свою Вашему императорскому величеству за наисильнейшее содействование всей войне»[371]. В известительных грамотах Петра III о кончине Елизаветы Петровны, заготовленных заблаговременно и подписанных в день кончины государыни-тетки, 25 декабря 1761 г. по старому стилю, император дважды напоминал об особых отношениях династий («по имеющей с моими императорскими предками дружбе») и дворов («что до постоянного, и непоколебимого продолжения и вящего утверждения между обоими дворами счастливо обращающейся дружбы»)[372]. В тот же день были подписаны рекредитивы для Г. К. Кейзерлинга и верительные грамоты для отправлявшегося ему на смену Дмитрия Михайловича Голицына (1721–1793)[373]. До выхода России из войны оставалось четыре месяца.

Уже не будучи формально союзниками, два двора продолжали обмениваться нотификационными грамотами и чрезвычайными посольствами: в конце 1762 – начале 1763 г. по случаю восшествия на престол Екатерины II в Вену отправился камергер граф Дмитрий Михайлович Матюшкин, а в Санкт-Петербург приехал сын государственного канцлера граф Андреас Доминик Кауниц. Екатерина II в грамотах продолжала называть себя «искреннейшей союзницей и совершеннейшей приятельницей»[374]. Возведение Матюшкина в графы Священной Римской империи и отправка в Россию столь «знакового» эмиссара должны были недвусмысленно сигнализировать о готовности венского двора спасти альянс. Молодой Кауниц был принят весьма радушно, но возврата к союзническим отношениям не последовало. Намеки на сближение прозвучали лишь в конце 1770‐х гг., кстати в бытность посланником графа Йозефа Клеменса Кауница – младшего сына канцлера[375].

В годы войны межгосударственные отношения оставались сложными, в том числе из‐за не прекращавшейся, вышедшей из-под контроля сербской эмиграции на юг России[376]. Более того, впервые в истории двух держав их армии и военное командование столь тесно взаимодействовали, неизбежно вступая в конфликты из‐за по-разному понимаемых целей и задач войны. Как следствие звучали обвинения австрийцев – в высокомерии, русских – в упрямстве и нередко непрофессионализме. Эстерхази, а после его отъезда Мерси д’Аржанто регулярно передавали канцлеру копии писем командующих австрийской армией, подобные тому, которое 8 сентября (28 августа) 1760 г. написал фельдмаршал-лейтенант Эрнст Гидеон Лаудон (1717–1790) вскоре после сражения при Ландесхуте (ныне Каменна-Гура в Польше): «За благосклоннейшее ваше поздравление с полученными над неприятельским генералом Фукетом в 23 день июня выгодами всепокорнейше Вам благодарствую, токмо сожалетельно, что такою щастливо начатою кампаниею не воспользованось. Ибо естьли господин фелтмаршал граф Салтыков с армиею своею из Познании хотя несколько поспешил, или б только велел генералу лейтенанту графу Чернышеву с корпусом, как я ему не однократно о том представлял, наперед к реке Одеру не токмо поспешным маршами идти, но и со мною соединится, то выгодами, бывшими в руках наших по случаю Ландсгутской акции и взятья Глаца, можно было пользоваться, и дела ныне совсем иной бы вид имели»[377].

На этом фоне коммуникация династий и дворов выполняла функцию сглаживания противоречий и неудобных ситуаций, хотя из‐за разницы в политических культурах не всегда приводила к желаемому результату. Мотив дружбы по-прежнему встречался на страницах монарших грамот («дружебные намерения», «дружеские известия», «дружебная благосклонность») и в речах нарочных персон, посещавших союзные дворы. Именно настойчивое и регулярное поддержание контактов, продолжившееся и после выхода России из Семилетней войны, позволило пережить десятилетия разрыва и вернуться к идее возрождения альянса в новых условиях в начале 1780‐х гг.[378]

Павел Михайлович Демченко

ОПАСНАЯ ТОРГОВЛЯ МЕЖДУ БАЛТИКОЙ И АТЛАНТИКОЙ

Коммерческое судоходство в российские порты на Балтике и реалии торговли во время Семилетней войны

Обычно представления людей о прошлом основаны на их опыте. С одной стороны, многие ученые изучают прошлое с использованием источников, созданных государственными институциями, что вынуждает их исследовать свою тему через призму оптики государства. Первым шагом к преодолению национальной оптики стала социальная история[379]. Приверженцы этого подхода игнорировали феодальные границы, после того как Фернан Бродель представил новую основу всей «мир-системы», определяемую экономическими и географическими факторами. С другой стороны, историки-марксисты критиковали прежнюю государственническую историю своим вниманием к классу, определенным социальным группам и трудовым отношениям. Такой подход позволял писать историю классов и сословий, несмотря на «границы», выстроенные национальными историографиями. Весьма значительный вклад внесли и ученые, изучавшие средневековые коммерческие сети и торговые сообщества. Исследователи средневековых городских общин не ограничивались в своих работах дихотомией Востока и Запада, изучая коммерческую деятельность Ганзейского союза или региона в целом. Главными акторами в их текстах обычно были городские учреждения, такие как магистраты, гильдии или купеческие общины. История купечества из‐за многочисленных и разнообразных связей едва ли умещается в «национальные границы». Чаще деловая активность купцов формировала собственную географию, в которой работали коммерсанты. По этой причине для изучения торговли прекрасно подходит акторно-сетевой анализ. Он фокусируется на сетях доверия и сотрудничества, внутри которых акторы взаимодействуют между собой. Тем не менее оптика национального государства и ее ограничения сохранялись из‐за наследия нарратива и происхождения множества источников.

Идея данной статьи заключается в преодолении сконструированной дихотомии Востока и Запада в балтийской торговле. Из существующей историографии можно представить разделение ее на разные воображаемые границы[380]. Границы, установленные современными государствами, до сих пор принимаются как объекты для анализа, но они никогда не были прочными и непроницаемыми. Вместо этих границ лучше исследовать сети акторов, чтобы понять ограничения и возможности каждого из них. Задача данного текста – показать разные практики коммерсантов в российских портах, которые не разрывали связи со своими торговыми партнерами даже во время войны и сопутствующего ей произвола на море. В морской торговле было задействовано множество действующих лиц – моряки, купцы, таможня, прочие представители государства, и все они были переплетены и связаны друг с другом. С помощью источников, содержащих количественные данные, таких как Sound Toll Registers[381], Galjootsgeldregister[382], «Санкт-Петербургские ведомости» и ряд архивных дел[383], я показываю, как торговые отношения между различными европейскими портами оставались устойчивыми и менялись с течением времени. В рамках акторно-сетевого подхода я рассматриваю всех акторов