до последней палатки оставя, в бегство обратится, следовательно и одержана над ним совершеннейшая победа. Из взятых у неприятеля знаков победы находится теперь у нас, сколько известно, более 80 больших и малых пушек, 30 знамен и эстандартов и около 1800 военнопленных. Здешней урон убитыми и ранеными простирается до 3000 человек, на против чего надобно неприятельской по крайней мере в 7000 щитать»[356].

Императрица, отменившая из‐за плохого самочувствия официальные появления при дворе, в знак особого расположения приняла полковника вместе с послом Эстерхази в приватных покоях дворца, уделив им два часа и расспросив о деталях славной баталии и о здоровье фельдмаршала, «не забыв ничего, что могло бы возвысить подвиги этого великого генерала». Победу над пруссаками Елизавета сравнила с дорогим букетом, преподнесенным фельдмаршалом императрице-королеве к именинам (15 октября – день св. Терезы Авильской). Графу Эстерхази показалось, что российская самодержица «получила от этого гораздо большее удовольствие, чем если бы победа была одержана ее собственными войсками»[357]. Именем императрицы было составлено ответное письмо, датированное 14 декабря 1758 г. и переданное Пеллегрини для вручения адресату. К письму прилагалась украшенная драгоценными каменьями шпага. В благодарственном письме фельдмаршал назвал послание Елизаветы Петровны «собственноручным»[358], но было ли оно в самом деле таковым – до обнаружения оригинала сказать невозможно.

В конце зимы – весной 1759 г. в России для согласования операционного плана совместных боевых действий в Силезии находился генерал барон Иоганн Антон Тилье (1722–1761)[359]. В декабре того же года с детальным описанием новой победы – в сражении при Максене 20 ноября 1759 г. – прибыл полковник маркиз Ботта д’Адорно, племянник бывшего посланника при санкт-петербургском дворе. Эмиссар привез новое письмо фельдмаршала Дауна, в котором тот живописал пленение прусского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Фридриха Августа фон Финка (1718–1766)[360]. Маркиз был принят при дворе с приличествующими почестями и даже в частном разговоре подробно ответил на вопросы канцлера Воронцова о состоянии здоровья дяди, который в 1744 г. по настоянию Елизаветы Петровны полгода провел в заточении в Граце.

Генерал Антон Иоганн Непомук Гамильтон (1722–1776) побывал в Санкт-Петербурге дважды: в марте 1751 г. он в статусе кавалера посольства привозил рекредитив посланнику Йозефу Карлу Антону Бернесу (1690–1751)[361], а в ноябре 1760 г. передал императрице Елизавете Петровне и великому князю Петру Федоровичу грамоты о заключении брачного союза между эрцгерцогом Иосифом и принцессой Изабеллой Пармской. Первой остановкой на пути следования была Варшава, где генерал известил короля (покойная королева-курфюрстина Мария Йозефа (1699–1757) доводилась жениху двоюродной теткой) о свершившемся таинстве[362]. В Санкт-Петербурге генерал был радушно принят в доме у канцлера Воронцова, получил аудиенцию у императрицы, посетил молодой двор. По всей вероятности, генерал не владел французским языком, о чем свидетельствуют сохранившиеся в фондах АВПРИ копии текстов речей: все написаны (и произнесены?) на немецком. Ответы на них были, в соответствии с заведенным при русском дворе порядком, на немецком языке от имени императрицы и на французском от великокняжеской четы и шестилетнего цесаревича.

Эстерхази в одном из донесений писал, что первая официальная аудиенция, в которой лично участвовал цесаревич Павел Петрович[363], была отпускная генерала Гамильтона, пробывшего в Санкт-Петербурге из‐за нестабильного здоровья императрицы до июня 1761 г. В столице он попрощался с Елизаветой Петровной и цесаревичем[364], от имени которого на французском языке генералу было поручено, «чтоб он по возвращении своем обнадежил их величества римского императора и императрицу-королеву о почтительной его высочества преданности к ним»[365]. Поскольку молодой двор к тому времени уже переехал в Ораниенбаум, для прощания с Петром Федоровичем и Екатериной Алексеевной был выбран другой день. Эстерхази особо отметил, что при русском дворе завели обычай произнесения речей, и испросил в коллегии иностранных дел копии текстов, чтобы отправить в Вену. Речи, судя по сохранившимся спискам, носили более чем формальный характер и содержали отсылки к поводу чрезвычайной миссии и заверения в приязни со стороны монарших особ и «высокопочитании» со стороны генерала. Эстерхази (который с нетерпением ждал собственной отпускной аудиенции) счел подарки – усыпанный бриллиантами перстень и медали стоимостью 1 тыс. дукатов – слишком скромными, в чем винил канцлера Воронцова и фаворита Шувалова[366].

С ответным визитом в Вену должен был отправиться молодой барон Александр Сергеевич Строганов (1733–1811), женатый на дочери канцлера Анне Михайловне (1743–1769). Это назначение, объяснявшееся, скорее всего, вмешательством супруги канцлера Анны Карловны (1722–1775), двоюродной сестры императрицы, вызвало у Эстерхази немалую озабоченность. Ему, по его словам, предстояло убедить свой двор, что скромный чин камер-юнкера, аналога которому в Вене не знали, не был жестом неуважения к принимающей стороне. Понимая, что молодая чета Строгановых плохо подготовлена к безупречному с точки зрения соблюдения нюансов церемониала поведению при венском дворе, Эстерхази попросил жену, жившую все время его службы в австрийской столице, дать им по прибытии уроки этикета. Возможно, Эстерхази сознательно сгущал краски, повышая свою роль «спасителя ситуации». Как и ранее, в верительных грамотах других камер-юнкеров, отправлявшихся к иностранным дворам, молодой барон был назван «камер-юнкером» по-русски и «камергером» (Cubicularius) на латыни[367]. В церемониальном протоколе венского двора и в официальной газете Wienerisches Diarium он соответственно назван «камергером». Подобно своему предшественнику, чрезвычайному послу барону Сиверсу, посетившему в 1755 г. Вену с известием о рождении великого князя Павла Петровича, Строганов получил от императора Франца I титул графа Священной Римской империи, каковой с разрешения Елизаветы Петровны с благодарностью принял[368].

В контексте обмена знаками дружбы заслуживает упоминания прошение З. Г. Чернышева о награждении его Военным орденом Марии Терезии – главным воинским знаком отличия, основанным после победы при Колине. Статут ордена прямо запрещал вручать его кандидатам, уже имеющим другие ордена; исключение делалось только для кавалеров ордена Золотого руна. Как писал послу Эстерхази государственный канцлер Кауниц: «Поскольку генерал Чернышев во время пребывания в императорской и королевской армии показал совершенно исключительные образцы храбрости и опыта ведения войны и, таким образом, безусловно заслуживает быть награжденным Военным орденом Марии Терезии, против этого не было бы возражений, если бы прилагаемый статут не противоречил этому». Можно сказать, что отказ вызвал не меньшее огорчение у венского двора, чем у честолюбивого русского генерала[369].

Наконец, список контактов не будет полным, если не упомянуть, что российские аристократы, дипломаты или придворные с дипломатическими поручениями, проезжавшие через Вену, получали приватные аудиенции у римско-императорской четы и старших эрцгерцогов. Это было не что иное, как демонстрация «дружебных обязательств» между двумя дворами. Известно, что