Четвертый роман о Вяземском строился вокруг загадочного отравления известного психиатра. В «Балансе» же, ближе к финалу, Алину, с ее фанатичной преданностью балету и обмолвками о таинственном поклоннике, вынуждают обратиться к психоаналитику, который вроде бы приходит к выводу, что она сумасшедшая, после чего психоаналитика, разумеется, убивают. Но этот персонаж оставался пока не то что безликим – вообще никаким. Марк даже не мог представить, каким тот будет: знаменитым пожилым профессором или, так сказать, восходящей звездой. Носит он строгий деловой костюм или джинсы и толстый джемпер, из-под которого выглядывает дорогущая льняная рубашка – стиль фьюжн, кажется? Предпочитает благородный токай или вовсе водку? Хороший ли он профессионал – может, сделать его специалистом по судебной психиатрии? – или, наоборот, скорее шарлатан. И даже, мелькнула шальная мысль, может быть, никто его не убивает… Ну, то есть… Что, если этот, условно говоря, психиатр – и есть тот самый мистический Он? Боготворит Алину-Ангелину и одновременно пишет о ней роман. И тогда Его смерть – самоубийство? Нет. Марк поморщился. Банально и психологически неоправданно. Пусть это будет двойник. Ну… более-менее. Психоаналитик (ну или кто там в итоге получится) убивает кого-то на себя похожего, чтобы наконец открыться своей обожаемой Алине и увезти ее… Ну, насчет «увезти» в романе точно ничего не будет, но мысль о подмене, безусловно, очень, очень интересная. Марк быстро-быстро записал в блокноте: «Пси – мистификация, притворяется Он», поставил три вопросительных знака и добавил еще несколько понятных только ему самому закорючек. Да, отличный поворот сюжета получится.

Впрочем, там видно будет.

В пятом, пока последнем «историческом детективе» убивали индийскую гадалку-медиума. Ну, то есть на самом деле она, конечно, никакая не индийская и даже не то чтобы гадалка, но в конце девятнадцатого века медиумы и тому подобные экзотические персонажи очень недурно зарабатывали на доверчивости наивных обывателей. Как, впрочем, и сегодня. Жаль, что в «Баланс» никакая гадалка не вписывается, персонаж был очень, очень колоритный.

Но – увы. Отравленный психиатр (ну или кто-то в этом роде) и – финал. Кода.

Интересно, заметят «совпадения» преданные читатели? Или критики? И что скажут? Впрочем, с этими все предсказуемо. Кто-то, естественно, тявкнет, что Азотов исписался, повторяется, сам у себя ворует, но большинство – и это еще более естественно – назовут все эти самозаимствования новым словом в детективной литературе. Хотя какой там «Баланс» – детектив? Вовсе это не детектив. Подумаешь, «убийства», не в них дело.

С критиками и читателями все очевидно, а вот что по поводу таких литературных игр скажет Татьяна, даже и предположить нельзя. Заметить-то заметит, еще бы! Но вот одобрит ли?

Впрочем, пустое. Работать надо, пока мысль свежа.

Молодец Ген-Ген, что позвонил, теперь с сюжетом все прозрачно и очевидно, осталось только написать. Марк усмехнулся.

Значит, так.

Павлищева знает про Петеньку и, когда того убивают, шантажирует Алину, чтобы получить роль в премьерном спектакле, – сцену в пустой гримерке напишу вечером. Алина отказывается от роли – а что поделать! – в пользу Аллочки, та танцует премьерный спектакль, а после этого ее убивают. Причем в таком, «маньяческом» духе убивают. Ну… скажем… забивают до смерти куском водопроводной трубы. Ломают ноги – вроде как гипотетический «маньяк» ненавидит балет, – возможно, уродуют лицо.

Бр-р-р. Марк поежился. Ну ничего. Нечего морщиться, работа у тебя такая.

* * *

– Значит, вы просто шли, а на вас свалился труп, так?

Полина стиснула пальцами колено – под столом, незаметно. Господи, когда же это кончится?! Я же ему все уже рассказала, он четвертый раз одно и то же спрашивает. В голове что-то тихонько звенело – надо было все-таки перекусить после репетиции, но она торопилась, и вот теперь совсем ничего невозможно сообразить, в голове совсем пусто, только нудный комариный звон, – но Полина, тихонько вздохнув, терпеливо повторила:

– Я пошла домой после репетиции, завернула за угол, и тут он на меня налетел. Ну то есть это я подумала – налетел. Даже как-то обозвала его, ну, мысленно, конечно. А он валиться начал. И руками за меня цеплялся. Я, правда, сперва думала, что он просто поскользнулся. А потом увидела… кровь… – У Полины задрожали губы. На самом деле задрожали, она не притворялась: ее чудесная шубка была в ужасных пятнах, вряд ли удастся отчистить. Еще и забрали в качестве вещественного доказательства. Обещали, правда, вернуть, но ведь тогда пятна уже заскорузнут, ни одна химчистка не возьмет. Шубку было очень жалко.

– Вот ведь странная штука выходит. – Следователь смотрел на нее вроде и по-доброму, но не совсем. – Я чуть не двадцать лет убийствами занимаюсь, но на меня ни разу труп из‑за угла не падал. Странно это, Полина Степановна. Может, все совсем не так было? Может, вы с ним встретились – и раз? – Он резко двинул рукой, показывая это самое «раз».

Отчество свое – Степановна, ну что это такое, как бабка рыночная, – Полина терпеть не могла, поэтому рассердилась. Очень кстати вышло. На такой вопрос нормальный человек и должен рассердиться:

– Что за чушь?! Зачем бы мне было убивать незнакомого человека?

– Так-таки и незнакомого? – усомнился следователь.

– Да абсолютно! – взгляд распахнутых глаз был прозрачен, как у изумленного ребенка.

– Неужели? – Он усмехнулся. – В театре-то вашем Мельничук бывал частенько, и наверняка не только в директорском кабинете. А?

– А-а… – Она чуть нахмурилась. – Вот вы о чем. Ну да, в этом смысле – конечно. Его все знали. За кулисами шатался, в гримерки заходил без стука. За попы щипал.

– Вас, пожалуй, ущипнешь. – Следователь покачал головой.

– Что вы имеете в виду? – Полина гневно сверкнула глазами.

Под строгим взглядом этой хрупкой девочки (ну вот так на улице встретишь – ведь не старше пятнадцати лет, ей-богу!) он почему-то устыдился, замялся:

– Ну я это к тому, что… не в том смысле «вас», что вас лично, а вообще – вас, балерин… мышцы же…

Она едва заметно улыбнулась, как бы прощая бестактность.

– У вас рост какой? – сухо спросил он, пряча сурово-официальным тоном неловкость.

– Сто пятьдесят восемь сантиметров. Сорок три килограмма, – заученно отрапортовала она.

Слишком быстро ответила, подумал он. Впрочем, да, это ж у балерин, так сказать, часть этих, как их там, рабочих показателей: рост, вес, сколько фуэте крутит. Глупое слово – фуэте. Как «фу-ты, ну-ты, ножки гнуты». Забавно. Ножки-то во время фуэте и впрямь «гнуты». Одна во всяком случае. Что за чушь в голову лезет?

Девочка эта, конечно, ни при чем. Долбил ее, долбил, и так и эдак – а она хоть бы хны, хоть бы глазом моргнула. Не напугали ее вопросы. Сперва, когда ее только привезли – шутка ли, чуть не в обнимку с трупом стояла, если не убийца, так первый свидетель, – тряслась, как овечий хвост, клацала зубами по стакану, воду чуть на себя не вылила. Поуспокоилась, правда, быстро – ну да у этих театральных должен иметься навык мгновенно собираться, что бы там перед выходом на сцену ни случилось, а show must go on – рассказала все аккуратно, без истерик и обмороков.