Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заключенные молчали.
– Есть! – ответил я.
Кислов быстро подошел ко мне.
– Какую кладку умеешь делать?
– Любую.
– Печь в бане можешь сложить?
Такого оборота дела я не ожидал и слегка растерялся. Одно дело – сложить небольшую печь в бараке, другое – огромную, с котлами и трубами в бане. «Эх, была не была!»
– Могу. Что ж тут мудреного!
– Как фамилия?
Я назвал.
– Завтра с утра начинай… Сколько подручных надо?
Я задумался – а бог их знает сколько!
– Двух! – храбро ответил я.
– Почему – двух?
– Один для замеса, другой – подавальщик.
– Ладно. Одного я тебе дам. Другого сам подбери.
И ушел.
Я имел весьма смутное представление о строительстве каких бы то ни было печей, тем более – банных. Правда, я как-то работал подручным печника при кладке печи в доме начальника 6-го лагпункта, но только два дня. И в памяти осталось лишь то, что было у меня перед глазами: в корыте куча глины с песком и водой, и я все размешиваю лопатой. Оставалось одно – найти настоящего печника в помощники.
Я ходил по баракам и покрикивал:
– Эй, братцы, печники среди вас есть?
Подходили многие, но я им всем давал отвод по той простой причине, что уж очень они чем-то смахивали на меня в своих познаниях в печном искусстве. Наконец, я вспомнил, что в седьмом бараке живет человек с прозвищем Печник. Ведь не могли же человеку так просто дать кличку!
Это был небольшого роста, с бородкой клинушком, юркий мужичок Левушка. Мы быстро подружились и сговорились. Мужичок, видимо, кое-что понимал в своем мастерстве, даже в лагерь попал в некотором роде за это мастерство. В городе Калинине сложил мужичок печь в какой-то артели им. Сталина. Артель не доплатила ему 23 рубля. Три недели ходил Левушка за своими кровными денежками – не платят. Тогда выпил водочки, сочинил частушку, пришел под окна артели и пропел:
Вместо артели ему заплатил НКВД, заплатил с лихвой: дали пять лет.
С рассветом мы с Левушкой пришли в новую баню и нашли там нашего третьего компаньона. Он оказался китайцем, очень слабосильным и скверно говорящим по-русски. Сидел он, кажется, за контрабанду опиумом.
В бане хорошо, славно пахло смолистой сосной. Все материалы для нас уже были привезены с вечера: глина, песок, кирпич, огромный котел, трубы и т. д. Мы с Левушкой наскоро составили чертежик, послали китайца за водой, и работа закипела.
Часа через два пришел Кислов.
– Ну, как дела?
– Все в порядке, – отвечал я. – Вот только, Яков Захарыч, кирпич скверный. Нельзя ли настоящего достать?
– Только сырец, другого нет. И вот что – вы поторапливайтесь. Люди завшивели – мыться негде. Чтоб через неделю закончили.
Жадный до курева, китаец протянул руку.
– Твоя нам махолка давал, тогда мозно быстло.
Десятник поморщился, отсыпал из кисета махорки и ушел.
Золотые дни настали для нас. Работа легкая, над головой крыша и регулярный паек хлеба – 800 граммов в день. С ужасом мы вспоминали повал леса на трассе, где, облепляемые комарами, под палящим солнцем, дождем, в нечеловеческом труде зарабатывали тот же кусок хлеба, и с ужасом думали о том времени, когда печь будет выстроена и нам придется снова возвращаться на трассу. Поэтому, несмотря на брань десятника, мы всячески затягивали кладку. Через неделю вывели лишь полпечи и начали вмазывать котел. Зато наши лица заметно округлились.
Одно огорчало меня: я стал сомневаться в мастерстве Левушки. Он часто задумывался, то и дело производил измерения и раза два разбирал основание дымохода. А когда начали вмазывать котел, то вдруг он решил начисто переложить поддувало, для чего пришлось выломать половину кубического метра готовой кладки. Когда же печь достигла двух третей высоты и довольно ясно вырисовалась ее кособокость, то даже китаец неодобрительно заметил Левушке:
– Твоя мало-мало врет.
– А ведь в самом деле, Левушка, есть небольшой просчет, – подтвердил я.
Десятник же разбушевался не на шутку.
– В карцер отправлю! – кричал он. – Не умеете, так не беритесь.
– Сырец, Яков Захарыч, ничего не поделаешь, – оправдывался я.
– Головы у вас сырец! – шумел десятник.
– Ничего, Яков Захарыч, – утешал его Левушка. – Дополнительную кладку сбоку положим полкирпичика, она и выравняет.
В окончательное уныние пришел я, когда печь была готова. «Пришел» – по двум причинам: во-первых, наступило время отправляться на трассу, во-вторых, от неосторожного и таинственного сообщения Левушки. Оказывается, он вспомнил, что при массивных кладках из сырца в углы пропускаются железные стержни. Никаких стержней мы не замуровывали, и я сразу похолодел при мысли о будущем нашего детища. Впрочем, работа была окончена и оставалось только одно – сохранить тайну кладки.
Открытие бани было торжественным. Первыми пожелали помыться начальник лагпункта и начальник охраны.
Баню мы затопили с утра. Дым упорно не шел в дымоход, шел через поддувало прямо в баню. Кашляя, задыхаясь, мы поминутно выбегали на волю подышать свежим воздухом, и также упорно Кислов предсказывал нам карцер. И вдруг – чудо! – дым пошел в трубу. Загудело поддувало, вода стала нагреваться, и к полудню, когда пришли «начальнички», баня была истоплена. Пока они мылись, а мылись они долго – часа два, вокруг бани стали собираться другие лагерные аристократы, рангом пониже, со свертками свежего белья в руках: коменданты, нарядчики, десятники. Ожидая, деловито осматривали сруб, конопатку, предбанник, лежали на траве, курили.
– Славная баня…
– Ничего себе.
Пришел повар, жулик, со странной фамилией – Пушкин. Заглянул, приложил руку козырьком к окошечку, деловито осведомился:
– Каменка есть?
– Каменки нет, – ответил я.
– Тогда ваша баня ни хрена не стоит.
Плюнул и ушел.
Распаренные, красные, довольные, вышли «начальнички» из бани. «Сам» похлопал меня по плечу и изрек:
– Молодцы.
Икнув, добавил:
– Вот что: назначаю тебя заведующим баней, а тебя, – ткнул он пальцем в китайца, – прачкой. Стирать – чтоб как в Китае. А тебя, старичок, – водоносом и дровоколом.
Вечером, в бараке, товарищи поздравляли нас. Мы же просто ошалели от счастья. Левушка ходил из барака в барак и всем рассказывал, как это случилось; китаец за гимнастерку выменял у лекпома эфиру, нанюхался и заснул под нарами. Я пошел (по приглашению – ведь я с этого дня становился тоже «аристократом») в гости к топографу пить чай.