— Нет, я живу с отцом, но не беспокойтесь, у нас есть время. Вот только Хлоя, в пять часов ей нужно поесть.

— Можете не продолжать, у меня имеется все необходимое. Пожалуйста, оставайтесь, давайте вместе пообедаем. Я уже целую вечность питаюсь из пакетиков и так давно не обедала со взрослым человеком! Так и свихнуться недолго!

Рут придвигает к столу высокий стульчик Карлоса и открывает буфет, где у нее стоят ряды баночек с детским питанием «Гербер».

— Так, посмотрим. Что она будет есть: курицу, говядину или баранину?

До сих пор Хлоя ела пищу исключительно из натуральных продуктов и только моего приготовления, но курица с рисом от «Гербер» приводит ее в восторг, и я едва сдерживаюсь, чтобы не морщиться, когда она проглатывает очередную ложку. Рут открывает бутылку вина — приятного цвета пино нуар «Сейнтсбери». Возможно, она и не умеет готовить, но в винах разбирается неплохо. К тому времени, когда мы приканчиваем бутылку, а Хлоя вылизывает тарелку с ванильным кремом (еще одно очко в пользу «Гербер»), я уже знаю, что Рут никогда не была замужем, что она старший вице-президент в фирме «Байер», но сейчас в отпуске по уходу за ребенком, и что ей сорок три года.

— Последний раз у меня был роман, когда я училась в Йеле. Потом поступила в школу бизнеса, и времени на свидания уже не осталось, — рассказывает она, потягивая вино. — Потом я начала работать. Нужно было делать карьеру, так что мужчин я видела только на работе, к тому же половина из них были уже женаты. А когда спохватилась, выяснилось, что время ушло. Тогда я решила усыновить ребенка, но из-за частых командировок сделать это оказалось непросто. Несколько лет я откладывала деньги, зарегистрировалась в разных агентствах, которые занимаются усыновлением детей, обналичила кое-какие капиталовложения, вовремя выйдя из бизнеса. Зато теперь, когда вернусь через несколько месяцев, смогу работать неполный рабочий день и заниматься воспитанием Карлоса. — Она делает еще один глоток вина. — Но я не представляла, что это настолько трудно. Мать-одиночка. И о чем я только думала? — с несчастным видом говорит Рут. — Я три года изучала этот вопрос, накупила кучу книг о воспитании детей, и ни в одной не говорилось о том, с чем мне придется иметь дело! — Она взмахивает рукой перед моим лицом. — Простите. Наверное, даже у приемных матерей бывает постнатальная депрессия, хотя в моем случае, боюсь, это скорее предменопауза. Я просто слишком стара для всего этого!

Рут вытирает слезы, сморкается в платочек «Клинекс», который она вытаскивает из рукава рубашки, и смеется.

В ответ на откровенность я рассказываю ей свою историю. Мы успеваем умять порядочный кусок лазаньи, и Рут открывает еще одну бутылку вина, когда я дохожу до угрозы ареста, визита Джейка и его предложения. Рут — помимо веселого смеха — выражает свое сочувствие тем, что предлагает приняться за чизкейк. Без тарелок, только вилками. Одну вилку Рут протягивает мне и, подняв свой бокал и вилку, провозглашает тост:

— За матерей-одиночек!

По соседству со Сквиррел-Хилл, где живет мой отец, в радиусе четырех кварталов расположено пять синагог: четыре ортодоксальных и одна консервативная. В дни моего детства рядом с нами жили почти одни евреи. Если магазины розничной торговли на Мюррей-авеню могут служить тому доказательством, то вот оно. Две хлебопекарни, магазин деликатесов и три кошерных ресторанчика, которые я помню с детства (два молочных и один вегетарианский), процветают до сих пор, мирно сосуществуя рядом с французским бистро, тайской лапшечной и индийской бакалейной лавкой.

Многие из наших соседей были ортодоксальные иудеи. Только вернувшись в Питсбург, я впервые задумалась о том, почему мои родители поселились именно в этом месте. Наша семья не была религиозной, более того — мы вообще не ходили в церковь. Мой отец провозгласил себя агностиком, а мать поклонялась богам, среди которых, насколько я помню, были такие знаменитости от кулинарии, как Пеллегрино Артузи, Жан-Антельм Брилья-Саварен, Огюст Эскофье и Филеас Жильбер, к которым впоследствии присоединились Джонни Уокер и Джек Дэниелс. (Если соседи и находили нас чудаковатыми, то наверняка не только из-за нашего свободомыслия в отношении религии.) Правда, при этом нас не сторонились и даже приглашали обедать на Праздник кущей, разговляться после Йом-Кипура и угощаться на Песах.

Два семейства, Фридманы и Зильберманы, у которых были сыновья примерно моего возраста, все еще живут напротив нас. Молодой Шломо Фридман, который мог бы быть моим одноклассником, если бы не пошел учиться в ешиву, носил ермолку и пейсы. Другой мальчик, Ронни Зильберман, брат недавно овдовевшей Дебби Зильберман-Левин, был старше меня на год. У меня с Ронни была парочка свиданий, как у взрослых, когда мы оба потели от смущения и целовались, цепляясь скобками на зубах. Ронни никогда не расставался со звездой Давида, которую носил на толстой золотой цепочке. Помню, что эта звезда вечно запутывалась у меня в волосах, когда мы с Ронни украдкой обжимались.

Миссис Зильберман я пару раз уже встречала. Первый, когда покупала китайский обед навынос, второй — в бакалейной лавке. Оба раза она вытаскивала бумажник, плотно набитый фотографиями, и показывала мне снимки Дебби и ее детей, Ронни и его семьи: двух дочерей и жены, хорошенькой молодой еврейки, начинающей адвокатессы. Мамаша, Рона Зильберман, меня всегда недолюбливала, просто не хотела, так я думала, чтобы ее сын водил дружбу с шиксой, пусть даже и четырнадцатилетней. Но, как выяснилось однажды душным летним вечером, когда окна в доме были открыты, а мы с Ронни сидели на заднем крыльце, истинная причина неприязни состояла в том, что Рона считала мою мать испорченной женщиной и твердо верила, что это передается по наследству.

Показывая фотографии Ронни и его семьи, Рона попутно допрашивала меня, почему я вернулась домой, и, казалось, вовсе не удивилась, узнав, что я разведена. За время нашей короткой беседы она несколько раз бросала на меня внимательный взгляд, дабы выяснить, не стала ли я алкоголичкой или кем похуже. Еще не успев выйти из магазина, она принялась звонить Ронни, чтобы сообщить, как ему повезло, что он не связался со мной.

Она спросила меня и о «Граппе». Одна из ее подруг обедала в моем ресторане, когда несколько недель назад приезжала в Нью-Йорк, и теперь не может забыть блюда, которые ей подавали. У меня не хватило духу сказать, что ресторан я тоже потеряла, потеряла свой единственный капитал, единственную опору, на которую могла рассчитывать. Вместо этого я улыбнулась и солгала, сказав, что взяла годичный отпуск, но через год мы с Хлоей вернемся назад. После этого я поспешно ушла, испугавшись, что не выдержу и, поддавшись искушению, попрошу телефон подруга миссис Зильберман, чтобы выведать у нее, что именно она ела, а также узнать, не было ли каких-нибудь недостатков: расслоившийся соус, комочки в поленте, непрожаренное мясо.

Боясь вновь встретиться с миссис Зильберман, я, перед тем как выйти на улицу, высматриваю из верхнего окна, стоит ли перед домом ее машина, или дожидаюсь Шабата. Вот и этим субботним утром я выждала, пока Зильберманы уйдут в синагогу, чтобы сходить в аптеку и купить что-нибудь от насморка. Последние дни Хлоя постоянно шмыгает носом, а прошлой ночью проснулась от сильного кашля.