— Данил Сергеевич, ты опять уходишь в сторону. Я понял, что ты думаешь о худшем. Но что можно с этим поделать, если все повернется именно так?

— В том-то и дело, что не знаю, — вздохнул гость. — Как говорили где-то на Востоке, знающий не говорит. С одной стороны, я не сомневаюсь, что у Штаба есть свои мысли по этому поводу. С другой… Я много в жизни повидал и привык к тому, что нередко даже самые умные люди, находящиеся у власти, при виде близкого успеха начинают вести себя как дети, которым преподнесли на день рождения новый подарок. Вот оно, маячит впереди: только руку протяни, и оно твое — то, чего ты так страстно желал. А все прочее забывается. Как бы все это забытое «прочее» не напомнило о себе в самый неподходящий момент. Просто я хочу, чтоб ты понимал: когда мы победим крыс — а в том, что мы победим, я слабо сомневаюсь, у человека накоплен такой опыт выживания, что у только что обретшего разум существа нет ни малейших шансов, если он не выиграет с первого хода, — так вот, когда мы одержим победу, всеобщего счастья не настанет. Будет еще много работы — тяжелой, нудной и порой очень-очень грязной.

— Что ты имеешь в виду?

— Неужели не понятно? — удивленно развел руками Кравченко. — Олег, Олег, отвлекись хотя бы на минутку от войны. Я понимаю — ты герой, великий стрелок, настоящий охотник за скальпами, достойный нашего нового дивного мира. Однако есть куча других проблем, которые куда менее романтичны, зато существенно более серьезны. Дышащая на ладан гидроэлектростанция, постоянно рвущиеся магистрали, требующая все большего присмотра канализация… Мы же ничего не производим — и не умеем, и нет у нас таких материалов, такого производства, которые для этого нужны. Что ты так удивленно на меня смотришь? Ну да, конечно, известный на весь город снайпер по имени Музыкант к общественным работам привлекается редко — он слишком ценный кадр, чтобы вкалывать, ковыряя лопатой замерзшую землю, когда нужно срочно разобраться, почему очередную трубу забило каким-нибудь дерьмом. Но если ты этого не видишь, Олег, это не значит, что этого нет. Мы можем только ремонтировать, но нельзя ведь вечно латать дыры. Пока мы затыкаем одну пробоину в правом борту нашего корабля, в левом тут же появляются две. Их заделываем — ан в правом-то опять дырки, да уже целых четыре. И это только если говорить о материальных проблемах.

— А есть духовные?

— Конечно.

Бывший мент встал и потянулся.

— Что-то нога затекла, — пожаловался он. — Пожалуй, не стоит мне долго засиживаться. Разговор у нас долгий выходит — длиннее, чем одна бутылка коньяка, так что я попробую покороче. Видишь ли, у нас все будто зациклились на этой войнушке. Пацаны по вечерам песни поют под гитару жалостливые — про то, как девчонка рыдает о мальчонке, и о том, что свинец разбил немало юных сердец. Батюшка в церкви проповеди произносит — закачаешься, я серьезно, ты сходи, послушай, — да вот только они исключительно про то же самое. Три месяца назад Штаб решил провести выставку художественного творчества — и не надо хмыкать скептически, у нас в городе осталось еще несколько людей, способных не только черные квадраты малевать, я хоть мент, да в искусстве чуточку соображаю. Так вот, Олег, на выставке были сплошь произведения типа «Героическая оборона улицы Степанова от тварей». Похоже, что большинство только этим и живет: поешь, поспи, найди себе девочку или мальчика, убей крысу, снова поешь… Хвосты опять же считают. И ты считаешь, а? Ну признайся.

— Раньше считал, — пожал плечами снайпер. — Потом надоело: слишком много их накопилось.

— Тебе проще, ты крыс пачками ухлопываешь. А представь себе мужика, который раз в полгода по случаю оказывается в патруле, — и тут ему посчастливилось тварюшку завалить! Да для него же это — событие! Он может теперь косичку на значок привязать, и наконец-то ему даст Машка или Наташка. Которая до того его к себе и близко не подпускала, потому что поклялась, что будет спать только с героем, который избавит город от тварей. Вот и получается, что у нас, в кого пальцем ни ткни, все заняты одним: крысы, крысы, крысы. Даже когда чинят трубы, копают картошку или меняют повязки в госпитале — все равно для них есть лишь одна по-настоящему важная беда. Все остальное кажется несерьезным, временным: стоит только победить — и как будто по щучьему велению будет вдоволь пищи, каждый станет ездить на машине, а канализация волшебным образом перестанет забиваться дерьмом. Хорошо бы, если бы так оно и было, но стар Кравченко, стар и в сказки не верит.

— Так к чему же ты тогда ведешь? — прямо спросил Олег. — Что, нам не стоит эту войну выигрывать? Нужно ее продолжать до бесконечности?

— Да нет же. — Кравченко досадливо поморщился. — Война должна закончиться, и закончиться она должна нашей победой. Само по себе это неоспоримо. Но очень хотелось бы, Олег, чтобы некоторые люди, которые, откровенно говоря, симпатичны старому менту, были готовы к тому, что с того момента, как прозвучит последний выстрел, опять придется работать. Тяжело работать. Все так же выживать. Мы сами для себя — ничуть не менее серьезная проблема, чем твари.

— Данил Сергеевич, это все неприятное? — поинтересовалась Иришка, которая на протяжении всего разговора между Кравченко и Музыкантом скромно сидела в сторонке, баюкая в ладонях бокал.

— Ну… В общем, да.

— Тогда, может, еще по бокальчику нальем? Шоколадку доедим да поговорим о чем-нибудь более приятном?

— Боишься, что я твоего мужчину разозлю? — улыбнулся Кравченко. — Ну хорошо, основное, что хотел, все сказал. Наливай коньяк, Олег, не стоит его беречь. И, если хочешь, вруби свой тяжелый рок, я уж потерплю как-нибудь. Где там твоя песенка любимая о том, что только хорошие умирают молодыми?

Прошло еще две недели, прежде чем худой носатый доктор, посещавший Олега в среднем раз в три дня, сказал пациенту, что все окончательно зажило. Музыкант воспринял слова визитера как разрешение делать все, что хочется. Тем более что Штаб хранил молчание по поводу глухого снайпера. Доктор, из-за худобы и носа смахивавший на невероятно серьезную цаплю, важно покивал, осматривая руку и ногу раненого, выдал что-то заумное на латыни, посоветовал все равно беречься и не напрягать ни то ни другое без надобности, после чего покинул квартиру. На прощание он порекомендовал снайперу как можно больше отдыхать. От этого совета Олег едва не озверел, но кое-как сдержал раздражение, вылившееся лишь тогда, когда за доктором захлопнулась дверь.

Сколько можно отдыхать-то! Всю кровать уже пролежал. Всю музыку переслушал. Перечитал все, что, по его мнению, было того достойно. Винтовку и автомат разобрал, собрал, затем вновь разложил по частям, смазал — заново создал из хитро придуманных умниками кусочков металла смертоносное оружие. С Иришкой дважды или трижды повздорил из-за каких-то мелочей, потом помирился. Приходил Кравченко, с ним тоже поспорили — ну, это-то как раз нормально. Забегал Денис, извинялся за то, что при встрече у автобусной остановки был слишком резок, слишком на Олега давил. Музыкант пробурчал что-то насчет того, что и сам был хорош. Выпили по этому поводу, затем часа три обсуждали музыку. Неожиданно выяснилось, что Денис запоем слушает «Арию», а снайпер эту группу на дух не переносит, полагая ее жалкой подделкой под «Айрон мэйден». На этой почве, да еще накатив по паре стопочек, они опять едва не поцапались. Положение спасла вовремя пришедшая Иришка: при ней выяснять отношения, да еще по такому — это Олег понимал даже будучи не совсем трезвым — смехотворному поводу, им обоим не захотелось.