А любила ли она мужа Андрея?

А кто тогда об этом говорил?

Венчаный брак, дети, хозяйство. Вышла замуж – терпи и люби. Мама моя рассказывала, что жили они дружно. Она это помнит. Я, конечно, нет. Дед Андрей умер, когда мне год исполнился. Еще успел он меня на руках подержать. Очень был чадолюбивый. И бабушку любил. Она высокая, худощавая. И дочка Анечка такая же. И я высокая – в бабушек своих.

А дед широкоплечий, приземистый, рыжий. Я его не помнила, но всю жизнь в меня влюблялись коренастые, невысокие и рыжие. Прям напасть какая-то. А вот мне они совсем не нравились. Хорошо, что успела ухватиться за своего кареглазого мужа-брюнета, а то утащил бы меня какой-нибудь рыжий. Можно ведь и сейчас чем-то приманить, не обязательно мукой.

Моя любопытная мама, знающая хорошо историю жизни бабушки, как-то, уже после смерти деда, пристала к ней с вопросом: «Бабушка, а ты деда Андрея любила?» Помолчала бабушка и тихо ответила: «Я первого мужа очень любила». Однолюбкой она оказалась. Как и дочка ее Анечка, как и внучка ее Светочка, как и правнучка ее Настенька. Такие вот странные женщины в семье нашей.

И все же самое большое место в ее сердце занимали дети. А тут письмо пришло из Чернигова. Пишет дочка Анечка, что голодает она с годовалой своей малышкой страшно, война еще не кончилась, маленькой Светочке и молока не на что купить.

Заплакала бабушка, заметалась: что же это такое, опять малое невинное дитя от голода помирает. Не допустит она больше этого!

Кинулась к мужу.

Решили они: все продают и едут дочку единственную спасать. И ничего, что под Черниговым еще немцы стоят и что дороги порушены войной. Доедут, дойдут, ноги откажут – доползут, но не отдадут больше голоду ни одного своего ребенка.

Добротный дом, огромный огород, птицу, корову – все продали за бесценок и отправились в смертельно опасный путь по кровавым дорогам войны к девочке родной.

А совсем недавно девочка эта, еще живущая под родительской крышей, сетовала на страничках дневника на то, что не понимают ее родители совсем, что увязла мама во всем материальном, что необразованная она.

Бедная девочка-отличница, тогда она не знала, что настоящая мудрость – это мудрость сердца, а истинная красота – это красота жертвенной любви. И никакие красивые теории и книги не заключают в себе и одной тысячной той правды, что была в корове этой проданной, в брошенном родном и любимом доме.

Бабушка и дедушка очень прижились к тому времени в Сибири. Бабушка до смерти вспоминала, какие урожаи снимала она со своего огорода. Рассказывала, что ягоду в лесу собирала ведрами, а из грибов брала только шляпки белых, даже ножки не срезала.

На даче показывала мне на огромную березу и говорила, что такие только в тайге еще растут. Прекрасная тайга и страшная. То медведя в чаще заметишь, то видит бабушка какой-то стог на солнечной полянке, подошла – а это змеи. Сползлись они откуда-то в огромную кучу и лежат шипят. Бабушка так испугалась, что бегом домой бежала.

Все ей было уже родным в тех краях, лучшие годы прожила она там, детей вырастила и выучила, тяжело с насиженного места сниматься, а надо: дочка в беде.

А дочка в то время уже не о душевном одиночестве пишет, а слезно взывает: «Мамочка, где ты? Когда приедешь?»

И мама с папой, конечно, приехали. Даже немцы не смогли помешать им прорваться к своему ребенку.

Бабушка немедленно купила хорошую корову и спасла внучку от голода. А когда через три года родился и внук Витечка, выкормила и его. Никого больше не отдала худенькая отважная бабушка голоду, всех отбила и спасла.

Кормить – это было ее любимое дело. Мама моя все вспоминала, как она на каникулах приезжала к бабушке: «Утром проснешься, а бабы Груни нет. Она на рынок убежала – купить для внучечки всего самого лучшего, самого свежего».

И дочка Анечка в дневнике постоянно пишет: «Надо послать денег маме и папе. Надо помочь».

Вот так в заботе друг о друге и текла жизнь. Разное, наверное, было. Мама Анечка – огонь у нас, – так о ней бабушка говорила. Но огонь-то разный бывает. Бывает, жжет, а бывает, греет.

Но не кончились бабушкины беды: развелась Анечка с Федечкой. 25 лет вместе прожили, трех деток народили, а вот разбежались.

И тут мужественная и стойкая бабулечка сдала.

Мама моя никак не могла понять, почему бабушка, столько пережившая, не могла пережить развод дочки. Бабушке было так плохо, что она стала много раз на день падать в обмороки, постоянно плакала. Мама моя сердилась: у нее на руках была маленькая я, она так надеялась на бабушку, а та рыдала и падала.

Когда мне мама раньше все это рассказывала, я тоже недоумевала: бабулечка детей потеряла, первого мужа любимого, что это рядом с разводом?!

Не понимала я тогда того, что бабушка своей чистой душой чувствовала: смерть – это больно, но это воля Божья. А развод – это грех большой. За это отходить благодать.

Бабушка опытно знала: с Богом все можно вынести. «Царю Небесный, Утешителю…»

Утешитель.

Именно вера помогла бабушке сохраниться в таких страшных обстоятельствах, остаться любящей и щедрой, радостной и приветливой. Каждый день бабуля читала молитвы. И по книгам, и наизусть, перебирая четки. Когда я на даче спала в ее комнате, то засыпала под молитвы и просыпалась под них же. Иногда, проснувшись ночью, тоже слышала, как она, лежа, молится. А может, это она шептала молитвы уже во сне? Тогда меня это нисколько не удивляло: старенькая, вот и молится, что ей еще делать?

Это потом я узнала, что легче делать все что угодно, но только не молиться. Молитва – великий труд. А непрестанная молитва?

Пока были силы, баба Груня ездила в Новодевичий монастырь. На Рождество и Пасху оставалась там на всю ночь. Тогда церквей в Москве было открыто немного. Народу в храмы набивалось несметное количество. Можно представить, сколько сил надо было старенькой бабуле, чтобы выдержать такую давку и духоту.

Но на вопрос моей мамы, как было в церкви, бабуля всегда говорила: «Как в раю».

Всех своих детей и внуков она окрестила. Надо сказать, что это было небезопасно тогда. Церковь обязали подавать списки тех родителей, которые приносили или приводили детей в храм. Мой папа работал заместителем главного редактора журнала «Огонек», был партийным. Он, конечно, потерял бы работу, если бы стало известно, что его дочек окрестили.

Поэтому баба Груня отвезла маму, меня, младшую годовалую сестру и моего двоюродного брата к знакомому священнику в Кашире. Там, тайно, над нами совершили таинство Крещения.

Никто из нашей большой семьи, кроме бабушки, в церковь не ходил и креста на себе не носил. Все наши крестики висели у бабушки на груди. Всех их она на ночь перецеловывала, вслух вспоминая каждого из нас и призывая на нас Божью благодать. Глубока и чиста была ее молитва, всех берег Господь. Семья росла, бабушка молилась. Казалось, так будет всегда.