лишить меня возможности зарабатывать в своей профессии. Родители Елены тоже оказались в сложной ситуации: спасение жизни их дочери могло стоить ей путевки в рай.

Мой хирург-напарник остался за главного в операционной, а я вышел в коридор и принес два пакета крови с отрицательным резус-фактором. «Да ладно, неужели она не попадет в рай из-за двух пакетов крови?» — подумал я. Я присоединил пакет к капельнице, словно мы оперировали несчастный случай. Я собирался сделать это сам, чтобы никто потом не говорил, что я заставил это сделать кого-то из хирургической бригады. Возможно, мои мотивы и были эгоистичными, но я не хотел, чтобы эта девочка умерла из-за моей ошибки. Не желал я и того, во что эта ошибка превратит мой нарратив. Спустя несколько часов мы починили сосуд, вырезали опухоль, и операция закончилась.

Приближаясь к ее родителям, я обратил внимание на напряженное выражение их лиц. «У нас были некоторые сложности, но Елена в порядке, она проснулась, разговаривает и двигается», — сказал я. Я закончил первое предложение, и тревожность на их лицах сменилась облегченным вздохом. Но я сказал еще не все.

«Мне пришлось перелить ей два пакета крови, — продолжал я, — с отрицательным резус-фактором», — добавил я, словно это уточнение могло сделать эту кровь для них более чистой в глазах их Господа. Облегчение на лицах родителей Елены тут же исчезло, уступив место негодованию из-за совершенного мной преступления. Они были в ужасе.

То, что произошло, было для них хуже смерти. Я думал, что они все-таки будут рады спасению дочери, несмотря на то что я пошел против их четко высказанных пожеланий и недвусмысленно сформулированных условий. Когда я оказался в ситуации, в которой на моем операционном столе мог умереть человек, я принял решение нарушить их религиозные запреты. Это был единственный выбор, с которым я был готов жить. По подписанному мной договору на хирургическое вмешательство я имел право на принятие экстраординарных решений, обусловленных непредвиденными факторами, которые становятся известны только во время проведения операции. Часто хирурги используют эту оговорку для оправдания собственных ошибок. Иногда хирург может поранить пациента, иногда не сделать то, что надо было. В общем, это возможность легкого выхода хирурга из ситуаций, которые мы называем «увидел и ужаснулся». Однако в данном случае все было иначе. Я вырезал у Елены опухоль, успешно разобрался с возникшими в ходе операции осложнениями, но создал для ее родителей ситуацию духовного кризиса. Я думал в первую очередь о себе, и, как мне кажется, родители это поняли.

Больница наняла адвоката и назначила ведущего дело менеджера, которые вместе с адвокатом семьи рассмотрели детали операции. Семья грозилась пожаловаться на меня в медицинский совет. Было обсуждение дела, меня пытались публично пристыдить, но я знал, что не мог взять на свою совесть смерть этой девочки. Это была последняя операция, которую я сделал члену секты свидетелей Иеговы. Община перестала направлять ко мне пациентов, потому что все узнали о том, что я нарушил их заповеди.

Встречаются стрессовые ситуации вроде той, в которую попал я в случае с семьей из секты свидетелей Иеговы. Бывают также стрессовые отношения, которые нам навязывают другие. После того как я остановил профессора, собиравшегося перерезать артерию, он влепил мне испытательный срок за то, что я «поставил под угрозу жизнь пациента». Я находился на волоске от увольнения и в следующий вторник снова оказался в операционной. Обычно все хирурги хотели попасть во вторничную смену: пациента тогда чаще всего выписывали до выходных, поэтому не было необходимости приходить в больницу в субботу и воскресение. Профессор сам подбирал себе хирургическую бригаду. В теории возможность поработать в паре с боссом была хорошим шансом наладить с ним личный контакт и поучиться у мастера. Однако с этим профессором все обстояло совсем иначе. Он мог увольнять и увольнял всех, кто ему не нравился. Люди боялись с ним работать, потому что могли нажить себе серьезные неприятности. Я вообще попал к нему в отделение нейрохирургии только из-за вакансии, которая открылась после того, как профессор уволил практиканта. За те семь лет, что я работал с ним, он уволил еще двух человек.

***

В первый вторник после той операции профессор пожелал, чтобы я оперировал с ним в паре. После этого он начал регулярно ставить меня на операции своих пациентов. Он стал набирать все больше сложных случаев. Он брался за операции, которые не смог бы сделать собственноручно без квалифицированной помощи, и операции, от которых ему вообще стоило бы отказаться и передать другим, более компетентным хирургам. Вместе с ним я проводил операции, которые до этого никогда не делал. Когда я поднимал вопрос о том, что это ставит под угрозу жизнь пациентов, он несколько раз меня увольнял, чтобы снова нанять через пару недель.

Я стал чрезвычайно бдительным, маринуясь в токсичности триумвирата гипоталамус — гипофиз — надпочечник под его изменчивым руководством. Это было интересно, но при этом присутствовал и огромный стресс. По выходным я практиковался на трупах, на которых обучаются студенты. Помню, как однажды в субботу высверливал на трупе оптический канал зрительного нерва и клиновидную кость, чтобы подготовиться к операции, запланированной через пару дней. Во время обучения в мединституте я нечасто практиковался на трупах. Я ненавидел запах формальдегида и вид первокурсников, склонившихся над телами, словно стервятники. Но теперь эти трупы стали для меня незаменимым подспорьем, потому что на них я мог тренироваться перед предстоящими операциями, чтобы у меня на столе по-прежнему были хлеб с маслом.

При этом меня самого как хирурга скрывали от пациентов и членов их семей. Профессор сам встречался с ними до и после, делая вид, что он полностью и собственноручно провел всю операцию. Перед операцией я обычно ждал на пожарной лестнице, потом делал свое дело и незаметно исчезал. Медсестры в операционной прозвали меня Призраком. Когда ты оперируешь сложные случаи, ты или растешь как профессионал, или совершаешь ошибки, которые легко сделать в стрессовой ситуации. Под давлением я расцвел и получил бесценный опыт, хотя профессор вел себя нечестно по отношению к пациентам.

И по сей день практикантам доверяют операции, находящиеся на грани или за гранью их квалификации. Это происходит гораздо чаще, чем вы можете предположить. Так как явных косяков во время этих операций не происходило, никто не обсуждал эти случаи во время разбора полетов на комиссии по неудачным исходам и смертности, и ничто не останавливало профессора. Все происходящее стало секретом Полишинеля на нашем факультете, но его тщательно скрывали от руководителей университета. К