и Нигдеев морщится.

– Никогда не надоедает, – радостно говорит Юрка, отколупывая ключ.

Звяк!

– Перестань, спугнешь, – хмурится Нигдеев. – Пойдем уже. Он, наверно, у восточного края кормится.

– Кто? – удивляется Юрка и тут же спохватывается: – Ах да…

– Охотничек, – буркает Нигдеев и идет вперед, по щиколотку проваливаясь в мягкий мох и царапая брезентовые штаны корявыми березовыми сучьями.

Они то обходят участки трясины, поросшей обманчиво сухой серебристой травой, то сворачивают в сторону, приняв за след вмятины во мху. Высматривают в бинокли среди бурого ковра березы – такое же бурое пятно медведя. Через пару-тройку километров линзы становятся совсем мутными, и Нигдеев впервые за последний час, а то и полтора просто оглядывается по сторонам.

– Ну вот, приплыли, – говорит Юрка со странным, почти ликующим облегчением.

Нигдеев сплевывает. Плато на глазах затягивает туманом. Серые клочья задевают кустарник, а из-за края плато прет уже серьезное – плотные клубы цвета синяка, с ослепительно-белой кромкой поверху.

– Мда-а, – тянет Нигдеев. – Намек понял.

– Давай-ка спускаться, – напряженно говорит Юрка.

Нигдеев кивает. Медлит, закуривая, – заботиться, что дым спугнет зверя, уже незачем. Туман густеет и распухает, как яичные белки под венчиком, и уже не видно не то что края плато – кривой лиственнички десятком метров левее. Юрка делает пару шагов и смущенно замирает.

– Что-то я направление потерял, – через силу признается он. Нигдеев оглядывается – и насмешливая улыбка сползает с лица.

– Придется ждать, пока растащит, – говорит он. Туман на глазах поедает пространство, оставляя лишь мертвенную белизну.

– Чем… растащит? – тихо спрашивает Юрка.

Ветра нет. Ветра вообще, совсем нет; полный штиль; абсолютная неподвижность. Впервые за годы Нигдеев не слышит свиста в ушах; он повисает в незнакомом, пустом, мертвом мире. Он тянет ноздрями безжизненный воздух – и не чует ничего, кроме ужасающе невыразительного запаха воды.

Юрка тревожно смотрит на часы. Удивленно морщит лоб:

– Вот черт, встали…

– Мои тоже, – отвечает Нигдеев. – Магнетит кругом… Не надо было вообще брать, теперь только выкинуть.

– Как ты думаешь, это надолго? – шепотом спрашивает Юрка.

Нигдеев пожимает плечами. Думает почему-то о Юркиной жене – как она ждет неведомо чего, всегда одна, с орущим ребенком на руках, в чужом, пасмурном, насквозь продутом городе, и ветер бьется в окна, ломится в голову, выстуживает душу; ветер ноет, кричит, рыдает, изо дня в день, из года в год, – а потом вдруг затихает, и наступает мертвый штиль. Нигдеев трясет головой, отгоняя образ серой от тоски женщины, глядящей широко раскрытыми глазами в пустоту за окном.

– Ни разу такого не видел, – говорит он. – А ты?

Юрка качает головой, и его физиономия принимает сосредоточенное, почти отсутствующее выражение. Знакомое выражение, означающее: у нас проблемы, и это серьезно.

– Дойти до края и пойти по периметру? – с сомнением предлагает он. – Рано или поздно наткнемся на тропу.

Нигдеев прикидывает расстояние. Представляет, как они час за часом идут сквозь пустоту вдоль невидимого края плато.

– Видимость – полметра, куда мы попремся?

Он считает шаги сквозь мертвый безветренный мир и, кажется, давно сбился. Тридцать? На самом деле шагов уже сто, двести, тысяча, но ни один не сдвинул его с места. Нигдеев решает, что ошибся с направлением, но тут под ногой хрустит щебень. Голая каменистая плешь оказывается там, где он и ожидал. Хотя бы не придется пережидать, стоя в болоте.

Юрка вдруг резво подается в сторону – и тут же превращается в едва различимую тень.

– Слушай, тут землянка какая-то, – доносится, как сквозь вату, его возбужденный голос. Слышны глухие удары дерева. – Циновки гнилые, иероглифы на чайнике… Похоже, японцы руду разведывали. Ух ты – ящики с образцами!

Нигдеев движется на голос. Вдруг Юрка придушенно взвизгивает и выныривает из-под земли прямо под ноги. Трясет головой, как сеттер, которому в уши попала вода. Лицо собралось в мокрые складки.

– Слышь, ты лучше не ходи туда, – бормочет он, хватая Нигдеева за локти и крепко зажмурившись. Нигдеев выдергивает руки, и Юрка широко раскрывает глаза. – Там ребенок… мертвый.

– Что?!

– Спиногрыз, говорю, мертвый. Труп то есть. В мумию превратился. На вид уже лет пятьдесят как…

– Чепуха какая-то. Как такое может быть?

– Может, она просто больше не могла, – невнятно отвечает Юрка. – Пойдем отсюда, а?

– Куда? – мрачно спрашивает Нигдеев.

Это какой-то анекдот, думает Нигдеев, докуривая неизвестно какую по счету сигарету. Дурная байка из тех, что остроумцы любят рассказывать молоденьким, первый сезон работающим в поле коллекторшам. Он ерзает на куче мха, прикрытого разорванным пакетом; щебень врезается в задницу. Неизвестно, прошло ли двадцать минут или два часа. Неизвестно, сколько еще ждать: две минуты или двое суток… Ничего не меняется. Ничего не происходит. От напряженного бездействия Нигдееву кажется, что он плывет в выморочной белизне, невесомый и бестелесный.

И этот глухой, сводящий с ума звук. Звяк. Звяк. Скрежет металла, который силой отдирают от камня. И снова – звяк. И снова.

– Хватит уже, а?

Юрка сует ключ в карман. Склоняет голову набок, прислушиваясь.

– Как ты думаешь, сколько времени? – спрашивает он.

– Понятия не имею.

– А вроде развеивается уже, да?

– Нет.

Юрка вздыхает, вытаскивает ключ и тут же, опомнившись, убирает.

– А может, по периметру все-таки, а? – неуверенно спрашивает он. – Сколько еще просидим?

– Глупо. В любой момент рассосется, это не может быть надолго.

– Это уже долго, – тоскливо говорит Юрка, пялясь в молочную белизну, и Нигдеев с отвращением прикрывает глаза.

Звяк. Звяк. Ватная тишина, настолько глубокая, что, кажется, заложило уши.

– Слышишь? – шепчет Юрка. – Ходит кто-то…

Теперь он слышит: близко и в то же время словно издали, из-за непреодолимой стены тумана. Едва уловимый хруст веточки. Почти неразличимое хлюпанье воды, выдавленной изо мха чьей-то ногой.

Нигдеев берет ружье и медленно поднимается на ноги. До рези в глазах всматривается в туман.

– А ну пшел! – рявкает он, и туман жадно сглатывает голос. Нигдеев перестает дышать, даже не вслушиваясь – кожей пытаясь ощутить вибрацию, быстрый топот убегающего животного. – Показалось, – он опускается на колени и сгребает расползшийся мох под пакет. – Медведь бы дунул – глухой услышал…

– А может, не медведь.

Нигдеев молча крутит пальцем у виска и неуклюже приземляется на свое сиденье. Человек бы ответил… да и не стал бы бродить по болоту в тумане. Не медведь, не человек, – значит, показалось.

Звяк. Звяк. Звяк.

Нигдеев стонет.

– Может, это ёкай, – говорит вдруг Юрка с кривой улыбочкой. – Ну, эта хрень японская, типа привидения. Может, они оставили…

– Больной, вы на меня своих тараканов не стряхивайте, – вяло отвечает Нигдеев, и Юрка издает идиотский смешок.

Не в силах больше смотреть на его глупую физиономию, Нигдеев встает и