– Зачем? Не надо, – вяло запротестовал он.

На него вообще в ее присутствии накатило странное приятное оцепенение, которое бывает обычно на пляже, когда не очень жарко, но и не прохладно. Когда просто лежишь, нежишься на солнце и не хочется думать вообще ни о чем. Ни о плохом, ни о хорошем. Он давно забыл, как это бывает. Сейчас вот вспомнил.

– Нет, я все же позвоню, – недолго подумав, решила Вера и потянулась к телефону. – Интересно, что она мне соврет на этот раз?

Маша наболтала полной чепухи. Они долго обсуждали это с Верой.

– Рецепты маринования огурцов! – фыркала Вера с обидой. – Так бы и сказала, что ждет кого-то.

– Ждет? Кого?

Он уставился в спину своей гостьи. Вера продолжала рассматривать соседний дом в бинокль.

– Не знаю. С кем-то разговаривает.

– По телефону? – уточнил Федоров.

– По телефону она уже поговорила. Теперь к ней кто-то пришел, – бормотала Вера, сосредоточившись на наблюдениях.

– Кто?

Он подошел и встал у нее за спиной. И тут же почувствовал легкий сладкий запах ее пудры и духов. Такой приятный запах! Он уже и забыл, как вкусно могут пахнуть женщины.

– Что?

Вера почувствовала что-то. Обернулась, заметила, что он ее обнюхивает. И рассердилась.

– Как не стыдно, Саша! – воскликнула она, щечки ее снова покраснели, но теперь от смущения и обиды. – Все. Спасибо. Я ухожу.

Вера бережно пристроила его бинокль на диванной спинке. Попросила его проводить ее до порога.

– Увидимся? – спросил Федоров, считая себя старым идиотом.

– Конечно. – По ее губам с перламутровой помадой скользнула мимолетная улыбка. – Куда мы денемся!

Она ушла.

Федоров провожал ее взглядом до тех пор, пока подол ее платья не исчез из вида. Снова вернулся к тому окну, у которого прежде стояла Вера. Взял в руки бинокль и…

И ничего не увидел. Маши не было в кресле-качалке. Не было в дверном проеме. Не было на кухне.

– Куда же ты подевалась, лгунья? – пробормотал Федоров.

И шаркающей походкой двинулся в другую комнату. Потом перешел еще в одну и еще. И лишь в самой дальней, угловой, в которой он устроил себе библиотеку, ему удалось рассмотреть Машу. Она поднималась по лестнице на второй этаж. Лестничный пролет располагался у нее как раз напротив узкого длинного окна без занавесок. Видимость была прекрасной. И он все видел.

Все!

А после того, что увидел, медленно опустился в старое кожаное кресло у окна, в котором обычно читал, и замер. Ему казалось, что он даже совершенно не моргал, пока сидел в кресле. А просидел он там – потом сверился со временем – два с половиной часа. Может, просидел бы и больше, да громкие сирены заставили его встряхнуться.

Не осознавая, что происходит, на непослушных ногах он снова подошел к окну и ахнул.

Машин дом горел! Дым вырывался из окон первого этажа. Повсюду пожарные со шлангами. Соседи бегают, кричат. Сколько же он просидел, ничего не видя и не слыша? Не два с половиной часа, точно.

Он вдруг почувствовал себя страшно старым, уставшим и беспомощным. Набрал полную ванну теплой воды и погрузил в нее свое дряблое немощное тело. Пролежал почти час, без конца добавляя воды погорячее. И о том, что видел, и о том, что впоследствии случилось, решил вообще не думать.

Это не его дело! Маша вечно затевала какие-то конфликты. Вникала не в то. Совала нос не туда. За что и поплатилась. Ей теперь не помочь. А себе навредить – сто процентов можно.

Нет. Не так, конечно, чтобы его хата совсем уж с краю. Но инициировать он ничего не станет. Да и кто ему поверит? Какой из него свидетель? Любой прокурор и адвокат усомнятся в его здравом уме. Еще, чего доброго, в психушку отправят на лечение.

Опять же риски никто не отменял. Если кто-то узнает, что он помогает полиции, то ему жить останется несколько часов. Машу отправили на тот свет. И его отправят, разрешения ни у кого не спросят.

И Вере рассказывать он тоже ничего не станет. Она по доброте своей душевной будет переживать за подругу Машу. И захочет возмездия. И тем самым не только его, но и себя подставит под удар. А он не хотел никаких потрясений ни себе, ни ей.

Из ванны он выбрался чуть успокоившимся. Тщательно вытерся. Оделся в свежие спортивные брюки, футболку. Зачесал назад остатки седых волос. И решил поесть. За всем этим бардаком он обеденное время давно пропустил. А до ужина было далековато – он обычно ужинал в девять вечера. Перекус требовался срочно. И в желудке дискомфорт пройдет. И в душе. Он сумеет отвлечься, да.

Вермишель с яйцами и салат помидорный. Вот на чем он остановил свой выбор. Неторопливо приготовил, медленно поел. И снова его, как магнитом, потянуло к окнам. А там уже эта девица из полиции. Бегает, суетится. Везде свой нос сует. И без конца на его окна посматривает.

Если сунется к его воротам, он ее погонит. Так он решил, отступая от окна. Нечего ей тут делать.

Вдруг зазвонил телефон. И Вера страшно жалобно проговорила:

– Саша, ты уже знаешь?

– О чем? – решил он прикинуться непонимающим.

– О Маше! Она погибла! Ее убили! – воскликнула она и расплакалась. – Господи! Лучше бы мы не уходили! У нее кто-то был. И этот кто-то убил ее.

– Так полиция говорит? – уточнил он. – Может, она просто задохнулась в дыму?

Так он спросил, хотя знал прекрасно, кто был, как убил, когда это сделал.

– Нет. – Вера шумно высморкалась. – Я уже говорила с девушкой полицейской. Мы же дружили с Машей. Капитан пришла ко мне почти сразу. И задавала вопросы.

Федоров отчаянно замотал головой. Так он и знал! Эта белокурая девчонка с пронзительно звонким голосом доберется до всех. Веру уже допросили. Кто следующий?

– Какие вопросы, Вера, она задавала?

Федоров сел у чайного столика, осторожно потрогал деревянную поверхность, словно она была стеклянной и могла треснуть.

– Всякие, Саша. И про нашу дружбу. И про наши карточные игры. Про все. – Вера запнулась и шумно задышала. А следом порадовала: – Но я, Саша, не стала с ней откровенничать. Знаешь почему?

– Почему?

Он ласково улыбнулся, мысленно похвалив милую подругу.

– Потому что Маша должна была именно с этой девушкой встретиться сегодня. Поэтому она нас и выгнала! А девица ехала к ней весь день! И Маша погибла. Это… Это безответственно! Так подставлять пожилых людей под удар! Я ничего ей не сказала, Саша.

Он похвалил ее снова и еще раз подумал, что он тоже ничего никому