каждой клеткой тела ощущая, как закипает во гневе моя кровь. Припав на колени у кромки, я взялся за один из валунов, окаймлявших пруд, напряг мышцы рук и вырвал его из земли. Воздев камень над головой, я швырнул его в воду.

— Вот тебе — для начала! — выкрикнул я, вырвал еще один камень и отправил его следом за первым. За вторым ушел в воду третий, за третьим — четвертый… Кристальные брызги разлетались по сторонам, но мои снаряды, видимо, баламутили эту воду не без успеха: с каждым разом она становилась все темнее и грязнее, утрачивая свою издевательскую чистоту. С тихим упорством я бомбардировал пруд кусками его собственной окантовки. Полдень был жарок, и пот, стекая со лба и задерживаясь ненадолго на бровях, катился по моему сосредоточенному, ожесточенному лицу. Когда же от окантовки не осталось даже и кусочка гальки, я пошел к крупным каменным обломкам у развалин киновии и, выбрав подходящий — весьма внушительных, но подъемных габаритов, — покатил его к заваленному утлому водоему. Когда и этот снаряд рухнул в намеченное место, подняв уже самую малость серых брызг, я присел наземь в сильном утомлении. Силы оставляли меня, руки тряслись от переутомления, в горле встал ком. И все же, не желая примириться со слабостью, начавшей одолевать меня, я нашел еще один кусок скалы и запустил им в пруд, крикнув:

— Порази тебя гром! Покажись, кто бы ни был!.. будь проклят Богом!..

И вот когда уже, казалось, не случится ничего и никто не ответит на мой вызов, на краю забросанного камнями водоема, в маленькой, зажатой между моими горе-снарядами грязной лужице поднялось какое-то волнение. Поначалу еле заметное, оно разрасталось — и не успел я глазом моргнуть, как из расщелины меж камней вздулось нечто смахивающее на огромный грязный пузырь. Открылись два водянистых глаза без зрачков; боковину этого клокочущего кома прорезала щель рта, отчетливо блеснувшая золотым цветом. Раздался густой хриплый звук, и впрямь напоминавший утробное кваканье гигантской жабы. Упруго пульсируя, тварь скатилась по камням к берегу — судя по всему, ничуть меня не боясь. Собрав остатки сил, я отполз подальше, стараясь лишний раз не глядеть чудовищу в глаза, тяжко хватая воздух ртом и взбивая сапогами землю.

Тварь окончательно выбралась на берег. По пути она успела разрастись в размерах и теперь была почти такой же большой, как овца или молодой вепрь.

Сверкающие золотистым цветом челюсти растянулись в наглом оскале. Где-то между ними шевельнулся вялый мясистый язык, перепачканный в клейкой слюне. Я пожурил себя за собственную глупость — вымотавшись почти до предела, я добился единственно того, что выманил врага из укрытия. Кажется, сейчас у меня не получилось бы удержать и револьвер в руках, не говоря уж о более серьезной самообороне. Ловя взгляд окаймленных слизью глаз, я чувствовал упадок сил все острее, и почему-то казалось, что я даже убежать отсюда не смогу. Дьявольская тварь определенно на это рассчитывала.

Собраться с духом, встать на ноги и бороться определенно стоило, но на поверку было мне уже не по силам. И когда я отринул последнюю надежду спастись и решил по крайней мере мужественно принять смерть, уготованную мне мерзким демоном пруда, произошло нечто неожиданное. Скользкая круглая тварь надулась в последний раз, прибавив еще в размерах, — и вдруг с хлюпаньем разошлась, опав, точно проколотый бычий пузырь.

Из этой опустевшей оболочки и появилась она.

Я невольно опустил глаза к земле. Красивая молодая женщина, совершенно нагая, но некой ангельской, светлой, совершенно не провоцирующей и не вызывающей наготой, шла ко мне от пруда. Ее лицо лучилось запредельным спокойствием и — вот уж не знаю почему, ведь это, верней всего, она спасла меня сейчас! — благодарностью. И вот сил в руках, на которые я опирался, не осталось — я повалился ничком, почти теряя сознание. Девушка опустилась рядом со мной на колени и, возложив мне на горячий лоб ладонь, произнесла:

— Ты пришел к этим развалинам увидеть то же, за чем ходила и я: умиротворенную монашескую общину, место, где сможешь позабыть о прошлом. Выкорчевав все камни душ — в одном из них я и была заточена, — ты положил конец моему губителю и возродил все мои надежды.

— Но… как же…

— Киновия вот уже более половины века как не существует в твоем мире. Ее разрушили и очистили от сеющих ужас еретиков. Кошмары, творившиеся в ее стенах, забылись. Но зло не знает покоя и поражения. Заняв это место однажды, оно навек оставило здесь след, тень, мизерную часть себя… и эта часть, укрывшись в тени и заманив в свои сети сколько-нибудь случайных жертв, всегда может напитаться новыми силами и вырасти в новое зло.

— А ты… отныне… ты свободна от этого зла?

Очень красивая, но безмерно печальная улыбка тронула губы девушки.

— Да, — сказала она, — твоими стараниями — да. Ты почувствовал мою неволю, когда читал то письмо… те слова, что я могла бы написать, если бы прожила достаточно долго, чтобы сесть где-то здесь, взять перо и бумагу… Ты проявил ко мне, давно умершей, живое сострадание — и тем дал мне силы высвободиться.

Я закашлялся, скорчившись в тяжелом приступе лихорадки. Пока я дрожал от нутряного мороза и боли, прикосновение девушки ко мне делалось менее осязаемым, слишком легким, призрачным. С трудом приподняв голову, я слушал ее последние слова:

— Меня спасти ты уже не мог, ибо никто не волен спасать других. Иногда максимум, что может сделать человек, — выручить самого себя. Благодарю тебя за твою добрую силу, мой милый смельчак Джон О’Доннел. Без тебя я так бы и оставалась лишь каплей в этой мертвой луже дьявольской злобы…

Слезы выступили у меня на глазах. Я боролся, сцепив зубы, с собственной немощью, силился встать любой ценой. Но девушка уже исчезла — только последние слова, сошедшие с ее светлых губ, все еще звучали, как эхо, подхваченное ветром:

— А теперь, когда я свободна… спаси себя, милый Джон. Спаси себя, и тогда все точно придет к концу.

* * *

Вот что я смог разузнать: некто профессор Брайль действительно жил приблизительно в трех милях от заброшенной киновии. Примерно год назад молодая женщина, его студентка и ассистентка, пропала здесь без вести. Ее нашли глубоко в руинах лишь три месяца спустя, — ее тело уродовали жуткие раны, и в нем не осталось ни капли крови. Посетив ее могилу, я невольно преклонил колени и стал молиться. Забыв о ходе времени, я долго простоял так, не один