Он выдохнул, чтобы пустить пар, пара не получилось.

— Черт с ней, с постелью! Свинство втоптать меня в здешнее дерьмо без предупреждения! Вот что я хочу сказать!

Господи, воздев очки и вылезая из-под одеяла, Ефим ещё и запутался грязными сапожищами в простыне.

— Булку с сосиской будешь? — спросил он. — Сосиска венская… И коньяк я принес. Фляжку взял в аэропорту. Четыреста граммов! Я заботливый, ты ведь коньяк предпочитаешь водочке… Сильно били?

Я пожал плечами. Видит, что на ногах, чего еще? И знал ведь, что со мной вытворяли, выходит, да не вмешивался.

— Согласился? — спросил Ефим.

— А ты как думаешь?

— Молодец, Бэзил.

Господи, я радовался появлению этого подонка.

— Поганец ты, Ефим!

— Не шебуршись, знаешь ли… Я ведь тебе плачу, не ты мне… На меня не за что обижаться. Я подсунул Ибраеву твое прошлое строго дозированно.

— Только не ври, что вчера или позавчера или третьего дня! Ты сдал меня Ибраеву до моего появления в Алматы. Сдал заранее! Зачем?

Ефим осматривал приданные графину, наполненному мутной водой, стаканы на китайском подносе, который стоял на письменном столике у кровати. Чистоплюй…

Я вырвал стаканы, слил в них из фляжки, хрустнув винтовой пробкой, немного коньяку, прополоскал и выплеснул жижу с взвешенными в ней соринками на ковер. Снова наполнил под кромку. Пустую фляжку зашвырнул в корзинку для мусора.

Ефим потянулся за своим дешевым атташе-кейсом. В стародавние времена он и слова не мог сказать в гостиничном номере, не включив радиоточки или не отвернув на полную струю краны в умывальнике. Французским приборчиком VL-34, размером с портсигар, он обзавелся, наверное, после курсов по повышению квалификации. Коробочка, если в помещении имелся «жучок», реагировала на какие-то его излучения и начинала ненавязчиво верещать.

Она и заверещала.

— Номер предоставлен из резерва эм-вэ-дэ, — сказал я.

— Влиятельными друзьями, — добавил Ефим.

Он вжал фиолетовую кнопку. С этого момента, если нас слушали через микрофон или записывали на пленку, звук пропадал, запись прекращалась, а оператору «жучка» приходил сигнал «слабая батарейка». Пусть придет и поменяет на свежую…

Я перечислил Ефиму предстоящие мне контакты, но только время и места. Пароли, личности и их опознавательные признаки будут сообщаться по мере выполнения графика. Другими словами, мне предстояли абсолютно слепые явки, на которых будущий контакт зависел от доброй воли назначившего свидание: захочет — выйдет на меня, захочет — не объявится, а придет блажь пристрелить, что ж, и такое извольте кушать…

В сущности, эта информация, полученная от Ибраева, ничего нам не говорила. Завтра я ужинал в ресторане казахской кухни «Кара-Агткель», откуда затем предстояло пешком, отчего-то именно пешком, тащиться по морозу и глядя на ночь в гостиницу «Палас». Выпивать в баре, ломаться в дискотеке или трепать нервы «крэпсом» в казино — мне, видимо, ещё сообщат. Следующие сутки интенсивнее: утром в десять министерство экономики, в этом дурацком «Долларе», потом обед в два в кафе «Ностальгия» и после ужина, где мне заблагорассудится, явиться ближе к десяти вечера в ночной бар «Шале».

— Тебе предстоят смотрины, я думаю, — сказал Ефим. — Будут футболить для перепроверки на глаз и зубок от одного босса к другому, все выше и дальше. Зачем бы это?

К коньяку мы ещё не притрагивались. Я взял стакан и, разглядывая пойло, выдвинул другой вариант:

— Или по цепочке мне будут демонстрировать какую-то публику. Зачем бы?

— Почему ты у меня спрашиваешь? — ответил он.

— Ефим, давай выпьем, а пока ты будешь тянуть коньяк, подумай над ответом на мой очень серьезный вопрос. И не виляй, вопрошая, зачем я его тебе задаю… Мой вопрос следующий: почему ты не просто сдал меня Ибраеву, а сдал в рабство? У вас сговор?

— За твое успешное рабство, — ответил Ефим и заглотнул коньяк.

Шлайна обманули, частник в аэропорту подсунул водку или спирт с подслащенным растворимым кофе. Я приметил гнусноватый оттенок напитка, когда полоскал им посуду, а теперь на свет было видно наверняка.

Ефим и бровью не повел.

Я не пригубил и поставил стакан на стол.

— Отвечаю, — сказал Ефим. — Так надо. Понятно? Так надо.

— Что именно надо?

— Катиться по наклонной плоскости. До конца. Выполнять все… э-э-э… просьбы Ибраева.

— Но катиться-то предстоит не за документами, которые тебе нужны, Ефим! И неизвестно к тому же, когда кончится мое рабство, да и выпустят ли меня отсюда, даже если я сдам ясак проклятущему ордынцу полностью!

— Не твоя забота. Так надо, я сказал. Назад у тебя пути нет, Бэзил. Если бы я с самого начала рассуждал вместе с тобой, как все предположительно может сложиться здесь, ты работу не взял бы. Не взял бы? Верно?

— Сам себя спросил и сам себе ответил, — прокомментировал я и, Бог ему, частнику, судья, отхлебнул то ли водку, то ли спирт с кофе. Бедное мое сердце!

Стакан пришлось ставить на край столика, чтобы мокрое донышко не пришлось на конверт с купюрами и белорусский паспорт, выложенные Ефимом. Шлайн постоянно заставлял меня работать именно с таким документом в так называемом ближнем зарубежье. Наверное, только белорусские бумаги, которые он доставал по своим каналам, и были подлинными. Мне, таким образом, возвращалась, говоря выспренными терминами Николаса Боткина, общественная идентификация. Я снова становился «Василием Н. Шемякиным». Вполне белорусское имя.

Я развел руками и спросил:

— Надолго?

— Гонорар твой удваивается. Это — первое. Работа действительно надолго. Это — второе. Наташу придется отправлять в Веллингтон в твое отсутствие. Третье. При Колюне нянька оказалась вполне толковой. Четвертое. И последнее, пятое. Твоей главной заботой остаются документы, — сказал Шлайн с нажимом. — Любой ценой, любой, я подчеркиваю, заполучишь копии с подлинников, только с подлинников, в чем удостоверишься лично. А затем непременно выявишь, кто убрал Усмана и связную-танцовщицу… С танцовщицей, впрочем, можно и не возиться. И так будет ясно… Понадобится время, я дам.

— Ты не допускаешь, что обоих ликвидировали твои казахстанские коллеги-соперники, чтобы меня заблокировать? — спросил я.

— Не допускаю, — сказал Ефим. — такой шаг в отношении человека с моим именем равносилен объявлению войны на уровне служб. Ты в своем уме?

— Тогда — кто? Попробуй хотя бы пофантазировать, Ефим… Ведь третьим трупом, если следовать логике убийцы, быть мне!

— Ибраев умен, учти, — сказал Шлайн. — И проницателен. Он сообразил, от кого ты явился, едва получил донесение о появлении Ефима Шлайна… Думаю, что эти два убийства и для него неожиданность… В его расчеты входило, конечно, присмотреть за тобой. Это механическая реакция в подобных случаях. Я на это, как ты и сам понял, рассчитывал. Твоя, мягко говоря, неадекватная реакция на ибраевский присмотр, обострила обстановку, но не больше. И вдруг — бац! Сразу несколько трупов… Два соотносятся с твоей персоной. Тебе не приходило на умишко, что Ибраев немедленно сцапал тебя, чтобы прикрыть своим крылышком? Твоя героическая гибель поставила бы его в совсем уж сложное положение… Ну, помял немного, задавая вопросы. Других методов в этих краях не знают. Издержки развития… У них, учти, отчасти и китайская школа разведки, а она, эта разведка, единственная в мире имеет академический учебник… академический, учти ещё раз… по теории и практике пыток.