– В гостиницу, – вслух сказала Лиля.

– Что? – отрываясь от ее губ, с возбужденной улыбкой спросил Андрей.

– Сегодня вечером мы с вами пойдем в гостиницу.

– Мы проведем там ночь? – не веря своему счастью, переспросил Арманд.

– Только если вы будете хорошим мальчиком, – сказала Лиля, чмокнула юношу в нос и засмеялась переливчатым, звонким смехом.

В дверь постучали. Маяковский уже с полчаса как проснулся, лежал, повернувшись лицом к стене, и прокручивал в голове тяжелые и неудобные, как ржавое железо, мысли.

Повернувшись на стук, Маяковский свирепо крикнул:

– Ну, кто еще там?

Вместо ответа в дверь снова постучали.

Маяковский сел на постели, опустив босые ноги на холодный пол. Протянул руку за папиросами, но пачка оказалась пуста. Маяковский смял ее в руке и швырнул в холодный камин.

Стук опять повторился.

Поэт нехотя сунул ноги в растоптанные ботинки и поднялся с кровати. Подошел к двери, откинул щеколду, широким, недовольным жестом распахнул дверь и выдохнул:

– Вы?

На пороге стоял высокий господин в котиковой шапке и с блестящей тростью в руке.

– Добрый день, герр Маяковски! – Господин снял шапку, обнажив лысую голову. – Вот, извольте – пришел, как договаривались. Вы еще не передумали сразиться со мной в карты?

– Карты? – поэт нахмурился. Почесал затылок. – А разве мы договаривались?.. А, ну да, помню. Только я думал, что вы мне приснились.

– Приснился? Однако! – немец усмехнулся. – Вчера вечером мы встретились с вами на улице и сговорились сыграть партейку-другую. Вот только во что играть – мы так и не решили. Зато ставки определены.

– Ставки? – удивленно переспросил Маяковский. Его выпуклый лоб прорезала глубокая поперечная морщина. – Значит, уже и ставки известны?

– Э-ге, – сказал насмешливым голосом немец. – Так вы и этого не помните? Хороши же вы были! Надеюсь, вы уже опохмелились? Если нет, я схожу за водкой. Или вы предпочитаете пиво?

– Я предпочитаю чай, – сухо ответил Маяковский. – Заходите.

И он посторонился, впуская немца в комнату.

Тот вошел, обвел комнату любопытным взглядом, пробормотал:

– Sehr bescheiden. Fast asketisch.[2]Вот, значит, как в России живут знаменитые поэты.

– Можно подумать, в Германии они живут лучше, – усмехнулся Маяковский. – Особенно сейчас, после войны.

– Вы правы, – сразу согласился немец. И добавил со вздохом: – Тяжелые времена. Империи рухнули, что уж говорить про поэтов.

– Сейчас раскочегарю примус и сделаю чаю, – сказал Маяковский. – Вы пьете грузинский?

– Я всякий пью, – вежливо ответил немец.

– Тогда садитесь на стул и ждите. У вас время-то хоть есть?

– У меня целое море времени, – улыбаясь, ответил гость и повертел головой, ища, к чему бы прислонить трость. Не нашел и положил трость на колени. Бронзовая птица с набалдашника грозно смотрела на хлопочущего возле примуса Маяковского.

– Я все еще не знаю, по какой причине вы в Москве, – сказал Маяковский. – У вас тут дело, что ли?

– Да, дело, – кивнул немец. – Бизнес, как говорят англичане. Ну, и еще немного по посольской части. То-се, пятое-десятое. Суета, одним словом.

– Ясно, – Маяковский снял чайник и разлил кипяток по чашкам. – Вы сказали, что мы определились со ставками, – сказал он, стоял к немцу спиной. – Я, честно говоря, плохо помню. На что мы будем играть?

– На вашу душу, – проскрежетал за спиной у Маяковского противный голос.

Маяковский замер, потом поставил чайник на деревяшку, обернулся и с усмешкой спросил:

– Как?

– Шучу! – расплылся в улыбке немец. – По счастию, ваша душа вам не принадлежит. Она вам, некоторым образом, дана в рост – с последующим возвратом и процентами. Поэтому претендовать я на нее, при всем моем желании, никак не могу.

Маяковский поставил на стол чашки с круто заваренным чаем. Пододвинул гостю плошку с сахаром.

– Чего ж вы тогда от меня хотите? – спросил он. – Денег?

– Деньги? – Немец иронично сморщился и покачал головой: – Не-ет. Меня интересует сама игра. Трудно в Москве найти достойного соперника, а вам, я слышал, везет.

– И все-таки, какие у нас ставки?

Немец насмешливо прищурил водянистые глаза.

– Вы уверены, что не хотите опохмелиться, герр Маяковски?

– Будете вола крутить или на вопрос отвечать? – раздраженно пробасил поэт.

– Извольте – отвечу. Я поставил на карту все, что обещал вам за кольцо Арманда. Выиграете – машина и брильянты станут ваши, а я навсегда испарюсь из вашей жизни.

Маяковский усмехнулся.

– Это мне подходит. А что поставил я?

– Немного. Всего-навсего жизнь.

Лицо Маяковского вытянулось.

– Опять, что ли, шутите? – подозрительно спросил он.

Немец покачал круглой и голой, как бильярдный шар, головой.

– На этот раз нисколько.

Маяковский хмыкнул. Подумал. Потом грубо спросил:

– У вас есть папиросы?

– Только заграничные. – Гость достал из кармана серебряный портсигар, открыл крышку и протянул поэту.

Тот вынул папиросу и, сплюснув патрон пальцами, сунул ее в рот.

– Что это за ставки такие? – поинтересовался он, беря со стола спички.

– Ставки нормальные, – ответил немец. – Ведь у нас с вами дуэль. А на дуэлях других ставок не бывает.

Маяковский чиркнул спичкой и раскурил папиросу. Перекатил ее в угол рта, сжал зубами и сказал насмешливо и грубо:

– Но вы-то, кажется, свою жизнь не поставили.

– Я поставил куда больше, чем жизнь, – сказал немец тихо. – Если бы вы были таким же страстным коллекционером, как я, вы бы поняли, что я говорю правду.

– Я когда-то коллекционировал этикетки с винных бутылок.

– О! Тогда вы меня понимаете! – засмеялся немец. Он взял свою чашку, осторожно поднес к губам и осторожно отпил, причмокнув жирными губами.

Немец улыбнулся. Маяковский отхлебнул раз, отхлебнул другой и о чем-то крепко задумался. Гость ему не мешал. Чай они допили в молчании.

Наконец немец осторожно поставил опустевшую чашку на стол и мягко произнес:

– Не приступить ли нам к игре, герр Маяковски?

– К игре? – Маяковский тоже поставил свою чашку на стол. Прищурил на гостя насмешливые глаза. – Неужто вы правда думаете, что я буду играть с вами на свою жизнь?