– Встаньте в позу Воин-2, выпрямитесь. Твердо упритесь ногами в землю, и вы не упадете. Баланс создается равными силами, воздействующими на объект.

Я встаю, упираюсь ногами и вдруг думаю: «Стойте, подождите! Я пытаюсь обрести равновесие, устраняя давление, а вы говорите мне, что давление как раз и создает его!» Оказывается, все наоборот! Тело учит мой разум.

На этих занятиях тело постоянно делает что-то новое. Ким говорит что-то новое. И неожиданно я понимаю нечто такое, чего никогда не понимала прежде. Это поразительное откровение: мое тело может быть учителем, хранилищем мудрости. Я все еще воспринимаю его как отдельную сущность, но уже начинаю его уважать. Мое тело – это новый остроумный друг, который пробуждает во мне любопытство. «Что с тобой происходит? – спрашиваю я. – А не умнее ли ты, чем я всегда считала?» Я знала, что послана на Землю, чтобы любить и учиться. Но я не знала, что для всего этого мне дано собственное тело.

Я учусь доверять своему телу и одновременно начинаю терять веру в свой разум. Мне кажется справедливым, что, чем усерднее я работаю, тем большего прогресса добиваюсь. Я отчаянно оплачиваю все долги, чтобы обрести стабильность и покой и вернуть обратно свою жизнь. Я занимаюсь йогой, регулярно встречаюсь с Лиз, каждый день выкраиваю свободное время для себя. Я делаю все, что должен делать горюющий человек, чтобы вернуться к жизни. Иногда на несколько часов я ощущаю прилив сил и надежду. Вдохновленная этой надеждой, я чувствую себя достаточно уверенно, чтобы планировать какие-то поездки с детьми или поход за покупками. Но когда я оказываюсь на игровой площадке или в большом супермаркете, словно ниоткуда возникает безнадежность, которая стоит и смотрит на меня, как злобная собака. Я замираю. Я знаю, что, если побегу, она догонит и разорвет меня. Победить или перехитрить бешеного пса безнадежности невозможно, потому что он гораздо злобнее и хитрее меня. Единственный выход – позволить ему напасть, поддаться его челюстям и подчиниться. Но я придумала один перспективный выход. Если я притворяюсь мертвой, пес перестает обращать на меня внимание. Я начинаю воспринимать пса безнадежности как препятствие, которое появляется на каждом повороте винтовой лестницы. Он всегда будет с ворчанием поджидать меня, но с каждым следующим оборотом я буду более уверенной в себе. И страх мой ослабеет. Со временем я научусь трюкам, которые позволят мне проскальзывать мимо пса. Но он всегда будет рядом. Моя винтовая лестница прогресса означает, что боль будет одновременно и позади меня и передо мной. И так будет каждый день. Мне никогда не «преодолеть» эту боль, но я клянусь быть сильнее при каждой новой встрече. Я продолжаю карабкаться наверх.

* * *

Я посещаю занятия йогой и психолога уже три месяца. Я стою на кухне, накладываю детям хлопья, а они трут глаза и пытаются проснуться. Крейг начал ходить к Лиз вместе со мной и в одиночку. Это большой шаг вперед, но мы все еще спим в разных спальнях, а дети никак не могут понять, что у нас происходит. Крейг выходит из своей спальни, и дети смотрят, как он направляется к столу. Мы пытаемся улыбаться, чтобы смягчить неловкость, но не ощутить этого невозможно. Когда я кладу на стол ложки, Крейг касается моей руки, и я отдергиваю ее. Дети замечают это. Чейз и Тиш быстро отводят глаза. Но Эмма еще слишком мала и честна, чтобы притворяться. Она начинает плакать. Я присаживаюсь на ее стульчик, сажаю ее на колени и утешаю, как маленького ребенка. Я глажу ее по голове, приговаривая:

– Все хорошо, милая, все хорошо…

Я повторяю эти слова снова и снова, словно заклинание. Я лгу. Ничего не хорошо. Я смотрю в глаза Эммы и понимаю, что она мне не верит. Теперь она все понимает. Ей уже четыре года, и она отлично знает, что я не могу сделать «все хорошо».

Я держу Эмму на руках и стараюсь не смотреть на других членов семьи. Я ничего не чувствую, кроме того, что потерпела сокрушительную неудачу. Я обещала себе хотя бы это сделать правильно. Хотела позволить детям быть детьми и защитить их сердца от боли. Это мне не удалось. Их сердца разбиты. Я вытираю Эмме слезы и вижу, что Крейг отвернулся к мойке. Он делает вид, что моет посуду, чтобы дети не видели его слез. Чейз отодвигает тарелку с хлопьями и идет ко мне. Он обнимает меня за плечи.

– Все в порядке, мама, – шепчет он.

Господи! Ему всего девять, но он понимает, что должен утешить меня. Притворство. Неудача. Полный провал, Гленнон. Боль этого момента становится невыносимой. Мне нужно избавить нашу семью от всего этого. Я трясу головой, вытираю глаза, закаляю сердце, улыбаюсь и говорю:

– Ну, ладно, ребята, давайте действовать. У нас все хорошо! Идите одевайтесь в школу.

Дети бросают тарелки и скрываются в своих комнатах. Я смотрю на них и думаю: «У нас все было. У нас была любовь, реальная, для всех – а я просто вытолкнула нас из этой любви, отправила по маленьким комнаткам, вернула к собственным напуганным, безопасным, надежным «я». Двойной провал!»

* * *

Я отвожу детей в школу, и мне хочется только одного: вернуться домой и забраться в постель. Но я не могу, потому что дома Крейг, а мне не хочется с ним встречаться. Поэтому я отправляюсь в студию йоги. Я вхожу в приемную, и секретарша говорит, что класс Ким полон. Мне хочется броситься на пол и закричать: «НЕЕЕЕТ!» Мне нужна Ким! Это последняя соломинка! Но я понимаю, что подобная истерика будет пустой тратой времени. Никто не обещал, что соломинки будут распределяться справедливо. Это последняя соломинка! Ха! Кто сказал? Мой разум подобен малышу, устраивающему бессмысленные истерики. Он попусту тратит наши силы и ведет нас в никуда. Вместо того чтобы заявлять миру, что на меня свалилось слишком много соломинок, я должна набраться сил и нести их все. Поэтому я беру свой коврик и направляюсь в другой класс. Там я сажусь и жду.

Усевшись, я замечаю, что кондиционер, похоже, сломан, потому что в комнате безумно жарко. Несмотря на это, все остальные спокойно сидят скрестив ноги и улыбаются. Я изо всех сил пытаюсь присоединиться к ним в их дзен-отстраненности. Но чем жарче становится, тем сильнее я потею и злюсь. Я не могу думать ни о чем, кроме кондиционера. Три минуты я потею, а потом решаю, что, поскольку я не настоящий буддист, мне можно возмутиться по этому поводу. Христиане любят поскандалить. Я начинаю пыхтеть и ворчать и собираю вещи, чтобы уйти. Но стоит мне встать, как в комнату входит инструктор. Она закрывает за собой дверь и говорит:

– Здравствуйте, меня зовут Энни. Спасибо, что пришли на жаркую йогу.

Жаркая йога? Что это еще за новая хрень? Уходить уже неудобно, и я сажусь на пол, вытираю пот со лба и тоскливо смотрю на дверь. Мне кажется, что стены буквально сжимаются вокруг меня. Я начинаю планировать бегство, а тем временем Энни говорит:

– Давайте определим наши планы на сегодняшнее занятие.

Она кивает женщине, сидящей впереди. Та улыбается и начинает:

– Мой план на сегодня – принять любовную доброту.

– Я хочу излучать солнечное сияние, – продолжает другая.

Я не верю своим ушам – следующие несколько женщин говорят, что хотят обрести мир, силу и ясность. О чем, черт побери, говорят все эти люди? Зачем я попусту трачу здесь время, когда вся моя жизнь летит в тартарары? ЛЮБОВНАЯ ДОБРОТА? У меня настоящие, серьезные проблемы, ребята! Наступает моя очередь. Энни смотрит прямо на меня. Я открываю рот и могу сказать только одно: