Снег шел уже несколько дней, и дороги совсем не было видно. Кроме того, прошлой ночью стоял такой туман, что ничего не было видно за пять метров от тебя. Осветительные ракеты совсем не помогали, потому что давали лишь слабый бледно-молочный свет.

Я вел машину очень медленно, чувствуя себя очень одиноко. Не было даже видно ни заминированного леса, ни селения Расховец. Я просто старался выехать к железной дороге, поэтому резко свернул налево, на запад. И, переехав через реку Тим, увидел, что все верно. Пересчитав машины, я увидел, что их пять. Из сорока!

Измотанные и побитые, мы искали дом, где могли бы остановиться. Для нашего взвода мы нашли два маленьких домика. В том, что достался нам, умирал от голода какой-то старик. Я оставил машины на дороге, установив на них указатели, чтобы остальные знали, где мы. Утром одна за другой к нам подходили другие наши машины, пока к полудню не собрались все.

Должен ли я рассказывать тебе, как мы ждали этого дня? Когда наконец мы сможем сбежать из этой тюрьмы и найти дома, где достаточно места, где можно протопить печи, чтобы согреться. Мы проклинали эту войну – да, эту войну – всеми проклятьями, которые только способен придумать изобретательный солдатский мозг. И во всех этих ругательствах и проклятьях, в этом холоде, в товариществе (возникающем в подобные ночи) в великую песнь о немецком солдате была вписана новая славная страница.[95]

В каждом моменте, каждом жесте, в которых вновь было продемонстрировано нерушимое германское воинское братство, – лишь доля секунды, за которую каждый мог убедиться, что с такими солдатами нас просто невозможно победить.

Одно лишь слово, прорвавшееся сквозь рассвет, отразившееся через холод декабрьской ночи, заставило этих чудесных солдат пробудиться, очнуться из поз, в которых они, будто мешки, пролежали всю вчерашнюю ночь. И несмотря на вчерашние проклятья и ругань, несмотря на смертельную усталость, несмотря ни на что, они сражались, как настоящие львы.

«Тревога!»

Достаточно услышать это слово! Будто укушенный тарантулом, один хватал оружие, другой – боеприпасы, третий – свою амуницию. И все рвутся вон из дома, чтобы остановить атаку врага. Вот они идут на нас в 800 м.

Взлетают осветительные ракеты, освещая пейзаж вокруг, и при их свете наши солдаты занимают свои позиции (назначенные для каждого заранее); но, поскольку каждый подозревает о том, что происходит, не раздается ни одного выстрела. До нас все более различимо доносятся слова: «Не стреляйте! Это мы!»

Это 8-я рота, отходящая перед наступающими со стороны деревни Теплое русскими полками, угрожающими ее уничтожением. Наши товарищи рассказали нам, что весь горизонт черен от русских, которые волна за волной идут один за другим.

Постепенно положение становилось серьезным, кое-кто начинал нервничать. Приказ всем до последнего человека занять позиции. Как раз в тот момент, когда во 2-м взводе раздавали продукты, в дом ударил снаряд танковой пушки; еще один снаряд разорвался рядом. Результат: наши потери девятнадцать человек, в том числе шестеро убитых. Ужасно. Я иду со 2-м взводом, сейчас практически прекратившим свое существование, на позиции, а затем отправился в 3-й. Пока не видно ни одного русского, но за деревьями я заметил три хорошо замаскированных русских танка. Посмотрев туда еще раз в бинокль, я убедился, что прав.

Я тут же проинформировал об этом расчет развернутой рядом 37-мм противотанковой пушки, и они тут же сменили позицию. Но в тот же момент танк рванул в нашу сторону, поперек улицы, через низину. Вот он появился как раз перед нашими позициями, миновал их и идет дальше. Противотанковая пушка выстрелила в него – рикошет! Это один из вызывающих ужас танков Кристи.[96]Наш командир, спасая жизнь, бежит от танка, он всего в нескольких метрах от машины. Танк стреляет в него, промахивается, с грохотом едет мимо. Затем танк сворачивает налево и начинает ездить туда-сюда вокруг домов, за углами которых прячутся наши солдаты.

Я с ужасом наблюдаю за всем этим. Но худшее еще впереди. Вот в самом разгаре этой сцены выкатывается еще один танк, который через позиции моего взвода рванул через улицу, повернул направо и остановился у церкви, развернув орудие как раз нам в тыл. А вот едет и третий, но, когда наша противотанковая пушка открывает стрельбу, он, слава богу, разворачивается! А потом появилась и пехота противника. А послезавтра канун Рождества.

Все это легко написать и еще проще прочитать. Но никто не в силах описать все то, о чем в подобных ситуациях думал каждый из нас, то, что приходило нам в голову, но что вновь и вновь нужно было отбросить, потому что в опасности находились жизни сотен, даже тысяч наших товарищей. Я не в силах рассказать, как наши солдаты, несмотря ни на что, стояли, приготовив свои пулеметы, просто, спокойно, с чувством достоинства, как они будто становилось выше самих себя, можно сказать, преображались. Переложить все это на бумагу просто невозможно.

Оба вражеских танка были подбиты и сожжены огнем 37-, 45– и 50-мм противотанковых пушек{45-мм пушек у немцев не было. Это могла быть трофейная советская 45-мм пушка образца 1937 г. 53-К; либо, скорее всего, чехословацкие 47-мм пушки образца 1936 г. (весьма эффективные) – немцы дали им наименование 4,7-см Pak 36 (t); либо французские 47-мм пушки образца 1937 г. – немцы называли их 4,7 см Pak 181(f).}. Из первой машины выбрался и попытался скрыться офицер. Но его вовремя прикончил посыльный из нашей роты. Второй танк наехал на лафет пушки и смял его – это тот, что находился перед церковью, – как раз в тот момент, когда начал гореть. Из него выпрыгнул русский, нырнул в стоявшую неподалеку легковую машину и попытался уехать на ней. Какая наглость! Мы покончили и с ним тоже.

Вот уже четыре дня русские бьются с нами, имея огромное, неизмеримое численное превосходство. Им не удается довести дело до ближнего боя, они не могут прокричать у нас над ухом свое «ура!». Мы залегли на восточном берегу реки Тим, не имея никаких укреплений, и отражаем их, заставляем отступать прочь. Мы держимся.

День за днем, ночь за ночью мы сидим под открытым небом, под дождем артиллерийских снарядов и огня стрелкового оружия, который обрушивает на нас противник. Мы чувствуем, что наши ноги могут быть обморожены в любой момент. И нам практически негде укрыться. Мы ютимся – тридцать человек (!) – в помещении 3 на 5 м. Окна отсутствуют. Мы не можем обогревать помещение, чтобы дымом не выдать, где находимся. Но наши солдаты – они продолжают держаться. Их невозможно победить. Это акт величайшего героизма, более великого, чем во время мировой войны. Это – величайшая эпоха для германских воинов!