рыбзавода, признался, что в овраге стрелял он, но «для острастки».

— Смотрел за тобой, когда ты с почты пошел. Убивать не хотел, а то б не промазал.

За низким подвальным окном замелькали тени. Я вышел посмотреть, кто там. На меня налетела мать Рудиных.

— Зачем вы его взяли? Он же ведь не тронул ее даже! Говори, так, нет?!

Значит, мать подумала, что Стефана держат из-за смерти Любы, подозревала или знала. Я попробовал ее успокоить, но она не унималась:

— Что ты понимаешь?! Карболка, докторишка… Дочь не вернуть. А сын у меня остался! Чего Стешка сидит? Отпускайте по закону! — вдруг разрыдалась мать. — Душа, сердце у мене надорвано. Живу уж и жду, когда приберет от всего этого…

Продолжая плакать, присела на какой-то ящик у стены, сказала, что будет ждать сына.

Я вернулся в комнату. Стешка все так же сидел, отвернувшись в угол.

— Врешь ты все про злобу. Может, и злился, а поджег для другого. Испугался, когда про отпечатки услышал. Я тебя видел на Гадючьем куте, запомнил и узнал. Тебя совесть мучает. Ты и глаза Любе закрыл, — продолжил я.

Стешка вскинулся.

— Я нашел место, где на нее напали. Там, где ты стрелял в меня. Где товар таскают с берега. Ты ее подкараулил тем вечером? Я ведь легко доказать могу.

Он дернулся, видно, хотел спросить — как? Но потом сник, поверил, сцепил руки.

— Ну, встретил я ее. Случайно вышло. Она семью позорила. Люба знала эту дорогу. Она бойкая по малолетству была, всюду с нами, пацанами, шастала. Знала и про лазы, и про то, что здесь в эту пору пройти можно. — Он говорил медленно, подбирая слова. — Я ее как увидал на дороге, злость взяла. Но думал, удержусь, родня. Хоть и расплевались мы с ней давно. Предложил подвезти. А она отмахнулась. Слово за слово… Она ведь как? Рыбаки с возов, бывает, рыбу бросят, чтобы бабы подняли хоть что себе, так она указывает на них! С этим, — он сплюнул на пол, — спуталась. Ну, поругались.

Повторял, что толкнул случайно. Думал, что Люба расшиблась, и сам испугался. Но дальше путался. Не мог объяснить, как пришла мысль завернуть и утопить тело. Куда он отвез Рудину? Где и какую взял лодку? Выдумал, что перепугался и не помнит, что делал. Отпирательства его выходили туманными, шиты были наскоро, белыми нитками.

Турщ, едва вернувшись, всерьез взялся за Астраданцева, служащего почты. Тот знал немного, но указал на тех рыбаков артели, что чаще всего приносили контрабанду. По его наводке начались обыски среди рыбаков и станичников. Потом среди тех, кто был на «черных досках». Одного я узнал, в бурю на берегу он кричал артельщикам бросать лодки. Нашелся и раненый, которого я зацепил в туннеле. Ранение соответствовало выстрелу из нагана.

Несмотря на манеру допросов Турща, взятые ряженские больше никого не назвали. Времени сговориться у них было достаточно. На своем они стояли твердо. Признались в хулиганских нападениях и в контрабанде. Однако твердили, что, случалось, действительно перевозили вещи, продаваемые моряками с судов. Кофе, сахар, табак или мануфактуру, да и только. Сдали двух служащих таможни. Больше никого из сел и станиц.

Турщ был доволен. Ходил гоголем и ждал преференций от краевого начальства. Этих чувств у меня не было. Кроме того, дергало, как ноющий зуб, сомнение, чувство, что мы что-то упустили. Смерть Рудиной все же не вязалась со всей этой историей. Хотя ясно было, что если Стешка не врет, то он мог столкнуться с ней, поджидая подельников. И мотив для ссоры мог быть другим. Люба, предположим, вспылила, угрожала выдать.

Занимаясь протоколом обысков, я также заметил, что у ряженских было найдено много вещиц из курганов. Не слишком дорогие, медь и серебро, однако очевидно ценные в ином, историческом отношении. Тонкой работы. В описи партии Гросса таких вещей не было. Я просмотрел записи про эти вещицы, ответ был один — нашли. Допустим. Но как именно ряженские умудрялись находить на свои приобретения покупателя и устраивать связи с турецкими и другими иностранными судами в порту? Да еще и нападение на партию краеведов. Ряженские утверждали, что «сидели ждали, а как увидали, что едут, так и брали». Но ведь находки перевозили без графика. Караулили сутками? Как можно точнее я скопировал несколько любопытных изъятых бумаг с пометками на латыни и зарисовками — символом змеевой луны. Он был изображен немного грубо, иначе, хотя и узнаваем.

Очень кстати приехал Гросс, с ним еще пара археологов с раскопа, я узнал среди них Мирона Сушкина. Гросс довольно долго рассматривал находки, изъятые у ряженских, но опознал как похищенные лишь несколько. Про остальное подтвердил, что, видимо, ряженские копали где-то самостоятельно. Я ждал, пока он подпишет все бумаги, и тут меня окликнул Сушкин. Он, казалось, был рад меня видеть:

— Что же, все кончено? А этот случай с несчастной девушкой, дознались?

Я пробормотал что-то невнятное, что можно было бы принять за согласие.

— Ужасно рад, что все улажено. Можно продолжать работу! Вы в Ряженом еще задержитесь? Заезжайте, посмотрите, как будем вскрывать камеру второго кургана.

Я ответил, что и так слишком задержался. И мне давно пора уехать.

Мирон хотел еще что-то сказать, но к нам подошел Гросс, на ходу отрывисто бросив, что нужно отправляться обратно. Повернувшись ко мне, требовательно заявил, что просит вернуть находки партии как можно скорее. И едва попрощавшись, вышел. Сушкин еще помялся, но двинулся за ним.

Следующим утром из Таганрога прислали двух милиционеров, и ряженских отправили в город на подводах под усиленным конвоем. Непривычно немногословный Рогинский поинтересовался у меня, не еду ли я с ними. Но мне не хотелось.

Возвращаясь в хату, размышлял о том, как побыстрее выбраться из Ряженого, и не сразу заметил толпу у стены крайнего дома на неширокой площади. За плечом прохожего мелькнул знакомый истрепанный серый пиджак, запрокинутая голова. Граждане переговаривались:

— Прихватило, плохо стало.

Растолкав толпу, я узнал Псекова. С него слетели остатки солидности, теперь это был жалкий старик, который все шарил вокруг — искал свою шляпу. Кто-то из мимо идущих поднял ее, сунул ему. Но он продолжал суетиться, держа одну руку у левого бока, там, где сердце, морщась, почти плача.

— Его нужно усадить, помогите скорее! — Кто-то услышал меня, и из лавки напротив притащили стул.

— Давайте присядем, вот здесь. Боль в грудной клетке, выше? Покажите.

— Это ерунда, ерунда. Не в этом дело, — он мотал головой, не отвечая. — Поймите, ведь кончено все!

Я всерьез опасался, что он зарыдает. И