Полина

— Полина, ешь, — шепчет Мишина мама. Пару минут назад она с тем же посылом забрала у меня Егора. Несмотря на мой поступок и очевидное напряжение, которое царит между нашими семьями, она по-прежнему добра ко мне. — Ты очень бледная. Поешь, а то я переживаю.

Последнее уже похоже на мольбу, и мне становится стыдно. Киваю и тянусь за вилкой. Прежде чем отправить в рот небольшую порцию салата, неосознанно оглядываю зал.

Миша с моими братьями вышел на террасу больше получаса назад. Неужели это беспокоит лишь меня одну? О чем они там разговаривают? Вдруг подерутся?

Ну, нет… Взрослые мужчины ведь… А что если да?

Папа с дядей Тимуром тоже о чем-то разговаривают. Но вроде как в спокойных тонах. По крайней мере, по жестикуляции и мимике все выглядит достаточно мирно. Они даже чокаются и пьют между общими тостами.

Боже, где же Миша? Может, написать ему? Или выйти на террасу?

— За меня, мои дорогие! — громкий дребезжащий выкрик Ларисы Петровны перехватывает мое внимание. Она сегодня по праву звезда вечера. Отмечаем ее семидесятипятилетие. — Все-все поднимайте бокалы! Иначе я обижусь!

Машинально отпиваю со всеми полбокала шампанского. И тут же ощущаю безумное головокружение. Мало того, что давно не посещала таких мероприятий, так еще забыла, когда в последний раз пила алкоголь. Сначала беременность, потом долгое грудное вскармливание… Кошмар, я улетаю.

Доедаю салат лишь для того, чтобы как-то тормознуть этот процесс. Стоило, конечно, сделать это перед тем, как тянуться к алкоголю. Но уже как есть. Едва заканчиваю, в зал входит Миша и сразу за ним мои братья. Быстро их всех оглядываю и с облегчением выдыхаю.

Подскакиваю на ноги раньше, чем соображаю, зачем это делаю. В надежде на то, что это поможет сохранить равновесие, очень быстро шагаю. Не останавливаюсь, пока не влетаю Тихомирову в грудь. Он машинально ловит мои плечи, и, наконец, мы сталкиваемся взглядами.

— Что случилось? — явно теряется Миша.

— Давай потанцуем, — выпаливаю сдавленным шепотом.

Он долго колеблется. Видно, что не желает этого, но, очевидно, не решается перед всеми отказывать. Так ничего и не ответив, тяжело вздыхает, отстраняется и, взяв меня за руку, не особо деликатно протаскивает на танцпол.

— О чем вы говорили? — спрашиваю, едва прижимает обратно к груди.

Даже не смотрит на меня. Я голову задираю, чтобы какие-то эмоции в его глазах прочесть. Но Миша стискивает челюсти и смотрит поверх меня.

— Из-за этого выскочила?

— Ну, конечно, из-за этого, — все еще эмоционирую я. — Не танцевать же с тобой хотела! Переживаю…

— А когда-то хотела, — выдает Тихомиров с каким-то упреком.

— Что вспоминать теперь… — дыхание срывается.

И внутри все до такой степени сжимается — буквально скукоживается. До жгучей боли доходит. Не отдавая отчета своим действиям, я вдруг подаюсь вперед и прикасаюсь к Мишиной шее лицом. Он напрягается и… все равно вздрагивает. Задыхаюсь, когда понимаю, что это значит — не справился.

То ли из-за проклятого шампанского, то ли из-за волнения в моей голове такой шум стоит, что я не могу нормально улавливать все звуки. Замечаю, как Тихомиров совершает резкий глубокий вдох лишь по движению грудной клетки. А потом… Улавливаю, как сильно бьется его сердце, и будто в прошлое улетаю.

«Стонов и вздохов ты от меня не услышишь… Но у тебя всегда будут куда более явные ориентиры. Я не железный, принцесса…»

Ладонь будто сама собой соскальзывает с каменного плеча и целенаправленно движется к левой половине груди. Прижимается и замирает.

— Не железный, — повторяю его давние слова.

И едва сдерживаю писк, так крепко после этого Миша меня стискивает.

— Что ты делаешь? — выдыхает отрывисто у моего виска.

— Ничего, — так же шумно выпаливаю я. Становится так стыдно, что даже оправдываться не получается. Шепчу просто: — Извини, — и быстро возвращаю ладонь на его плечо. Отстраняюсь на приличное расстояние. — Так о чем вы говорили?

Тихомиров делает еще один мощный вдох и, наконец, смотрит на меня. Нет, не смотрит… Сжигает дотла. Вмиг забываю, что спрашивала, кто мы сейчас и где находимся. С алчной жадностью загребаю все, что Миша выдает. Какая в этом во всем сила — сродни сумасшествию! Он… Он выглядит так, будто одержим мной. И я, вопреки всем установкам, не могу это не принимать. Пусть даже погибну после. Пусть…

— Ты пьяна?

— Что-о-о?

— Понятно.

— Что понятно?

Но он уже уводит взгляд. Снова поверх моей головы находит ту раздражающую точку и полностью на ней фокусируется.

Вы из бани на мороз когда-то выскакивали? Что-то подобное проворачивает мой организм. Только контраст еще сильнее. Ведь пару секунд назад я не просто плавилась, я неистово горела. А теперь… Вновь до дрожи замерзаю.

В голове резко проясняется. Я способна ругать себя, хоть не до конца понимаю, за что. Вроде никаких умышленных действий не предпринимала. Все как-то само собой произошло. И… Мне просто привиделось много из того, чего на самом деле нет и быть не может.

— Так о чем вы говорили? — повторяю вопрос, когда дыхание полностью приходит в норму.

— Неважно.

— Как это неважно? Миша…

— Замолчи, — обрывает он резко. Сглатывает и добавляет так же жестко и вместе с тем как-то иначе: — Я прошу тебя, помолчи.

Я и замолкаю. В тяжелом ступоре пытаюсь разгадать, что за новые интонации выдал Тихомиров. Но танец заканчивается, а я так ничего и не придумываю.

Домой мы уезжаем раньше всех. Как только Егорка начинает зевать, Миша приказывает собираться. Я не возражаю, потому как тоже чувствую усталость.

Сын засыпает по дороге. И после этого в салоне образуется и нарастает напряжение. Стараюсь смотреть в окно, но и это слабо спасает.

«Еще немного…» — говорю себе я, нервно постукивая пальцами по бедру.

Но как же тянется это «немного»!

Невыносимо. Не знаю, как какой-то психоз не ловлю, пока машина останавливается. Впрочем, до квартиры едва ли в меньшем стрессе добираюсь. И вроде Тихомиров не смотрит… Прижимая Егора к груди, спокойно шагает рядом. Однако что-то ощущается не так. Эмоций с его стороны в разы больше, чем обычно.

«Вот это я, конечно, придумала…», — сама над собой смеюсь.

Точнее, пытаюсь.

Первой забегаю в квартиру. Придерживаю для Миши сначала входную дверь, а после и ту, что ведет в детскую. С облегчением и странным сожалением выдыхаю, когда он укладывает Егора в постель.

«Можно уходить…», — неохотно подгоняю себя.