я схватил ее и попытался завалить на свою грязную кровать, но она оказалась намного сильнее и трезвее меня, одной рукой эта тварь спокойно скрутила спасителя человечества и со всей незамутненной лесбийской ненавистью швырнула на пол. я вскочил, но к ней уже было не подобраться – уродина принялась размахивать рукой, снабженной тонким, стальным и очень интересным КРЮКОМ.

один мужик не в состоянии изменить курс сексуальной истории.

КРЮК выписывал широкую и красивую дугу, и мне приходилось то и дело нырять и уклоняться, чтобы не попасть под его траекторию, но вот что забавно: даже под свистом железного КРЮКА, пытающегося убить меня, я, охваченный инстинктом любопытства, улучил мгновение взглянуть на прекрасную юную шлюху и решил, что из нас троих больше всех переживает она. я прочел это по ее лицу; действительно, она никак не могла сообразить, почему я предпочел эту бесформенную кучу, смердящую смертью, тому, чем обладала она. а вот мама-лесбиянка, похоже, знала ответ, потому что каждый раз, отмахиваясь стальным крюком, она оборачивалась к своей подопечной и повторяла: «этот парень псих, этот парень псих, этот парень псих», и вот под одну из таких «этот-парень-псих-паузу» я извернулся и проскочил на другую сторону комнаты – поближе к двери, указывая рукой на шкаф, я выкрикнул: «ДЕНЬГИ В ВЕРХНЕМ ЯЩИКЕ!» и мама Л., будучи совершенным говном, повелась и отвлеклась, а когда она снова повернулась, я уже был почти на самом верху Банкер-Хилла, оглядываясь, тяжело дыша и ощупывая себя на предмет сохранности отдельных частей, успокоившись, я отправился на поиски винного магазина.

вернувшись через некоторое время к себе, я нашел дверь открытой, но в комнате уже никого не было, я заперся на ключ, сел и накатил успокоительную дозу за секс и безумие, затем, пропустив еще один стаканчик вдогонку, завалился в кровать в полном одиночестве и покинул реальный мир.

моему мерзкому типу

которому я уже писала

однажды

или, возможно, трижды

мое дыхание касается твоего уха

я обнажаю язычок,

чтобы ты ощутил мои намерения

и тебя проняло

ох как тебя пробрало, парень.

– эй! ты чего это творишь ??? -

заволнуешься ты. – кто ты???

и я услышу, как ты наполняешь большой стакан -

держу пари – до самых краев!

– неплохое начало, крошка, как твое имя?

но мое дыхание становится глубже и

тяжелее, твоя речь размягчается,

ты переходишь на шепот и уже

дышишь со мной в унисон

я слышу, как заскрипела молния

на твоих брюках

мое дыхание обрывается

и в тишине раздается: «Шлеп… Шлеп… Шлеп»

– я люблю тебя, – шепчешь ты, и снова:

«Шлеп… Шлеп… Шлеп»

ты отставляешь стакан

тебе уже требуются обе руки

«Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-шлеп»

ты работаешь все быстрее и быстрее

обеими руками, твой член еще сухой,

но это ненадолго

«АХХХХХХХ-ОХ-АХХХХХХ», – шепчу я

«шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-шлеп-шлеп» – отвечаешь ты

он дрочит его – проговариваю я про себя

и закрываю глаза: «АХХХХХ-ОХООООШ»

«Шлеп-шлеп, – он становится влажным – Хлюп-хлюп-хлюп»,

и очень-очень скользким под мои стоны: «АХХХХ-ОХХ-ДАААА!»

– вот оно, крошка! – выдавливаешь ты, перекрывая

всевозрастающее хлюпанье, и затем вопишь:

– ну скажи что-нибудь!

– ОООООХ… боже!- отвечаю я, ощущая на своих коленях излияния – сок любви

я сжимаю ноги и вешаю трубку.

Без подписи

Дорогая Неподписавшаяся:

Господи, детка, я больше не в силах ждать! Искренне Ваш,

Чарльз Буковски.

вся подобная свистопляска начинается и заканчивается с почтового ящика, вот когда все почтовые ящики по какой-нибудь невероятной причине уберут, многим нашим страданиям будет положен конец, а сейчас у нас единственная надежда – на водородную бомбу, хотя, мне кажется, и этого лекарства будет недостаточно.

итак, про почтовые ящики: после бессонной ночи я вышел на веранду и уставился на этот очаровательный выкидыш самой дремучей глупости, под ящиком обосновался бесноватый паук и сладострастно высасывал последние соки из бабочки, «а что, – подумал я, – возможно, подоспела моя Пулитцеровская премия или какой-нибудь гуманитарный грант, ну, на худой конец, свежий выпуск „Бюллетеня скачек“», – и запустил руку в ящик. есть, одно письмо, знакомый почерк, знакомый адрес, знакомое настроение, женская безумная словесная мякина, плод мутного воображения дешевой душонки, да еще выписанная от руки:

дорогой бонго!

сегодня я поливала цветы, мои цветы умирают, как ты там?приближается Рождество, моя подруга Лана преподает литературу в приюте для душевнобольных, они выпускают свой журнал, ты не смог бы предоставить им несколько своих стихотворений?

мне пора бежать, они были бы просто счастливы напечатать твои работы, ой, скоро вернутся домой дети, а я читала твое последнее стихотворение в октябрьском номере «Печальной мечтательности суходрочки». восхитительно, ты величайший из современных писателей, всё – дети возвращаются, надо бежать.

Люблю,

мегги.

мегги продолжает писать свои письма, я никогда с ней не встречался, правда, она присылала мне свои фото, на которых выглядит здоровенной злоебучкой. и еще она присылала стихи, стихи собственного сочинения, это были совершенно беззубые тексты, хотя они и повествовали о муках, о смерти, о вечности и об океане – бесконечно зевотная и беспомощная писанина, будто она специально колет себя булавкой, чтобы заорать, а крика не получается, еще одно женское разочарование в идущей к закату жизни и в мужнином усыхании; очередное кромешное отупение женщины, продавшей свою целку в юности и теперь погрязшей в ежедневных пылесосных экзерсисах с перерывом на улаживание проблем народившегося чада, которое семимильными шагами движется в том же направлении – к абсолютному НУЛЮ.

у женщин свое мнение по этому поводу, они считают, что их убивают вечно пропадающие на работе мужики, конечно же.

если бы мегги жила где-нибудь поблизости, я бы махом пресек все ее муки, она бы сама наведалась ко мне, дабы лицезреть: яркий пульсирующий свет моих поэтических глаз, походку алкоголика, протертые до дыр на коленках штаны, я бы повернулся к ней в профиль и не вполне членораздельно рявкнул:

«крошка, минут эдак через пару я сорву с тебя трусняк, и ты увидишь индюшачью шейку, которую уже не забудешь до гробовой доски! у меня огромный и изогнутый член, как серп, и любая пизда мечтает распластаться на моем жестком и заплеванном половичке, но сначала я допью начатое».