– С чего вы начинаете работу над каждой новой ролью?

– Первым делом думаю о внешности – как моя героиня выглядит, как себя ведет. Потом начинаю осваивать текст. Пытаюсь понять, кто она, что она, и образ выстраивается только в процессе работы, репетиций. Раньше я носы клеила – своего внешнего вида боялась, а сейчас – ничего. Чуть-чуть грима кладу и со своим лицом играю. Только недавно я поняла, что совсем необязательно гримироваться! А раньше все так играли.

Вообще все меняется. Сейчас все прибегают на репетиции за пять минут до начала, а надо еще поболтать, покурить, вспомнить текст, раскачаться. А я уже давно сижу: одетая, загримированная. Это все не на пользу делу. Да и в самом театре жизнь остановилась. Зайдешь посреди дня – тишина… Никого! Я помню времена, когда все собирались компаниями, выезжали за город, выпивали, шашлыки жарили. Было интересно. А сейчас каждый сидит в своем углу или халтурит на стороне. Кто-нибудь мимо пробежит: «Как здоровье?» – и бежит дальше, не дожидаясь ответа.

– Ну, к вам хотя бы прислушиваются как к ветерану?

– Сейчас никто ни к кому не прислушивается и ни с кем не советуется. Все уверены, что все сами знают. Поэтому я не лезу. Но иногда предлагаю: «Ребята, давайте собираться! Встречаться. Ну, давайте устроим блины! Приходите ко мне. Хотя бы поговорим друг с другом!..» Нет. Не до разговоров. Я не хочу показаться ворчащей старухой, мол, «в наше время!..». Но ведь мы действительно жили интереснее! Помню, когда собрались мхатовцы, мейерхольдовцы и провинция, они три ночи сидели и разговаривали! А мы – юниоры– слушали, раскрыв рот. В 1926 году Мейерхольд пригласил нашу школу отметить 8 марта, вышел на сцену в красной феске, крагах и бриджах и говорил о величайшей итальянской актрисе Элеоноре Дузе. И так говорил, что мы, молодежь, не дышали. Мейерхольд был очень интересной личностью. Мария Ивановна Бабанова рассказывала о его показах для актеров, на которые набивался полный зал.

– Все знают, что вы очень близко дружили с Марией Бабановой, много лет были к ней привязаны. Каким она была человеком?

– Мария Ивановна была сама в себе, в своих мыслях, страданиях. У нее очень непростая судьба. Когда Мейерхольд на гастролях в Тбилиси, в Оперном театре, собрал всех и сказал, что Бабанова – не его актриса и пусть уходит, для нее это была трагедия. Но Бабанова никогда не могла его забыть. После ареста Мейерхольда она резко изменила свое отношение к власти: отказалась подписать какие-то бумаги против него, никуда не ходила, ни на какие собрания, и я старалась при ней не говорить о политике. Она всю жизнь вспоминала, как репетировала с Мейерхольдом, и с другой режиссурой ей было очень трудно. Она привыкла к форме – как должна двигаться рука, как нога, как палец, и режиссеры, которые такими вещами не занимались, из-за этих вопросов нервничали. Но Бабанова работала, невзирая ни на что. Личность! Она много играла до войны, была в жизни театра, нашла общий язык с Диким. А когда пришел Охлопков, у нее начался простой. Она десятилетиями валялась на диване, ничего не делая. Сложный человек, самоед, всегда не довольный собой. И в то же время очень скромный, интеллигентный. Когда ей вручали орден Ленина в Моссовете, я еле затащила ее туда. Особенно трудно Бабановой пришлось с Гончаровым. Он так по-хамски с ней обращался, это что-то страшное! Ведь когда-то она была ведущей актрисой, определяла репертуар, и никто не позаботился о ее переходе на возрастные роли. У нее не было опоры. Соглашалась на всякую ерунду, лишь бы работать. И когда Олег Ефремов пригласил ее в спектакль «Все кончено» с Прудкиным и Степановой, она ожила. Они разбирали роль по телефону три часа! После Бабанова сказала: «Со мной уже давно никто так не говорил о работе. Я ошеломлена…» На прогоне Ефремов кричал: «Мхатовцы, Бабанова вам всем воткнула!» Публика носила ее на руках. Но вскоре она заболела и умирала очень тяжело. Рак… И говорила только о Мейерхольде… Для меня она была очень дорогим человеком, очень близким. Я буду помнить ее всегда.

Недавно села смотреть по телевизору «Собаку на сене», не смогла досмотреть – выключила. Разве я могу сравнить Терехову с Бабановой? Как Мария Ивановна играла! Это же феерический спектакль был, брызги! Может быть, я ошибаюсь. Может, у меня просто нежные воспоминания. Но мне скучно!

– И в своем театре тоже?

– Конечно, как и везде. Если вдруг случается хороший спектакль, на него не идут. Смотрят на афишу – кто играет? – и не идут. Потому что не заняты их любимцы, которых сделало популярными кино. Сами знаете…

– Театр и кино для вас разные вещи?

– Абсолютно. Кино – это деньги и популярность. Качество фильма определяет, в основном, монтаж. В актерском деле нет целой линии, только кусочки. А в театре – зал, живое общение со зрителем. У меня было мало работы в кино, но хотя бы повезло с Георгием Данелия. Очень интересный режиссер, спокойный. Я могу палкой стоять в его фильмах, табуретку играть. Мне было интересно в «Паспорте» и «Насте». Ну и Никита Михалков! Эти режиссеры умеют с людьми общаться. В «Пяти вечерах» главную роль играл Любшин – очень нервный актер, даже чересчур. Михалков отводил его куда-то в угол павильона, долго ему что-то нашептывал, и тот возвращался готовым. И Михалков, и Данелия умеют и актеров подобрать, и помочь им в работе. Таких мало. Я поняла, что лучше вообще отказаться от приглашения, чем идти к плохому режиссеру. Это трата времени, бессмыслица. Правда, я еще много снималась у чилийца Себастьяна Аларкона, была его талисманом. Он милый парень, но не более. Во всяком случае, он хотя бы не терзал актеров, и мы могли сами делать все что угодно. А других я уже и забыла.

– Вам часто предлагали роли армянок или женщин других кавказских национальностей?

– Таких заостренностей на национальности особо не было. В кино я сыграла еврейку в фильме «Люди на болоте» и армянку в «Бабушкином внуке». Эту же пьесу играла в ТЮЗе. Довольно интересный образ, большая роль. Ну и в «Пяти вечерах». А в театре «национальных» пьес почти не было. Зато я с труппой поездила по миру особенно когда наши войска стояли в Европе: Франция, Финляндия, Польша, Чехословакия, Югославия, Германия. Но больше всего мне понравилась Англия и англичане. Они очень веселые люди. Мы очень подружились с Лоуренсом Оливье – он приезжал к нам с «Отелло», а потом мы ездили к нему со своими спектаклями, ходили в его театр. А французы – мещане. Хотя на Париж посмотреть было очень интересно.

– В театре вы до сих пор еще и знатный общественник!

– Да, комсоргом была, парторгом была, а сейчас – профорг. В молодости что мы только не делали! Это настоящий экстаз! Какие организовывали вечера, встречи! К Пушкинскому юбилею мы такую выставку устроили! Носились ребята, что-то доставали, кипела жизнь! Качалов без конца читал, из Австрии какая-то певица приезжала… Гончаров, будучи студентом, тоже к нам приходил. Красивый был, но кричал так же. Все-таки у нас комсомольская организация была «боявая», жизнелюбивая, неформальная. Из тех ребят никого не осталось: кто-то на войне погиб, кто-то умер… И, будучи парторгом, я тоже старалась работать честно. Ну а сейчас, дорогой мой, о чем говорить?! Только по материальной части и стараешься: у кого-то ребенок родился, кто-то заболел… Я не хочу отрываться от жизни, от театра. Без него мне очень трудно. Я так привыкла к этому дому, каждую дыру знаю. Но с тех времен только я такая и осталась….