— Ну, что я тебе говорила? — Через мгновение ее демонические серебристые глаза снова впились в Симеркета.

— С тех пор как мой муж услышал, что ты должен прийти, он все время повторял: «Симеркет найдет ее, Симеркет спасет нас». Я должна была сама посмотреть, действительно ли ты живой человек из плоти и крови, а не какой-нибудь бог! — Она смотрела на него так, словно оценивала тело раба. — Теперь, когда я вижу тебя вблизи, ты не кажешься мне ни тем, ни другим.

Симеркет услышал, как телохранитель Менефа начал издавать звуки, словно заглатывал добычу, и, посмотрев на посла, увидел, что у него дрожат плечи от сдерживаемого смеха, а на губах играет усмешка.

Симеркет продолжал молчать. Нарунте властным жестом приказала своим служанкам принести серебряные кувшины.

— Пива, — спросила она, — или вина?

— Спасибо, госпожа, не надо.

— Я полагаю, что ты не пьешь ни того ни другого.

— Наоборот, я пью очень много. Вино сделалось для меня ядом.

Царица наморщила лоб, словно стараясь вернуть в свою память какую-то стершуюся информацию.

— Да, да… припоминаю. Ты пил, потому что с тобой развелась жена. И все же ты спас ее, будучи до конца преданным ей. Это почти как легенда, не так ли?

Образ Анеку словно вошел в комнату и встал между ними, но Симеркет не стал ничего опровергать.

— Ваше величество все знает, — произнес он уклончиво. Под действием крепкого пива Нарунте обратила свои серебристые глаза вдаль.

— Как же Пиникир с ее узким лицом и бледной кожей ненавидела меня! — со злобой проговорила Нарунте. — Она считала, что я недостаточно хороша для ее брата, потому что я была грубой, не умела читать и предпочитала пиво тонким винам.

Царица усмехнулась, обнажив острые белые зубы.

— Как она ненавидела меня! Она делала все возможное для того, чтобы оттолкнуть меня в сторону — соблазняя моего мужа моими горничными, стараясь отвлечь его от моей постели!

Ее резкий, дикий хохот сотряс комнату, напомнив меркету о криках фазанов в верхних садах.

— Но он с презрением отвергал других жен, этих женщин с высокими скулами, которые были очень похожи на нее, потому что я рассказала ему правду о его семье и о ней. И она терпеть меня не могла, ибо он ко мне прислушивался. — Ее лицо превратилось в маску ненависти. — Я знаю подлинную причину, по которой его отец прислал их сюда из Суз — ее и ее слабака-мужа…

— Госпожа! — резко перебил ее Менеф.

Нарунте вздрогнула и мутным взором посмотрела ему в лицо. Посол оторвал ее от воспоминаний и оборвал поток злых слов. Она не сразу его узнала, а когда узнала, то улыбнулась — какой-то застывшей, механической улыбкой, которой, видимо, ее научил некий специалист по дворцовому протоколу.

Посол осторожно взял ее за руку.

— Перестаньте, госпожа, вы заболеете от таких воспоминаний. Я уверен, что после случившегося на плантации все желают только благополучного возвращения принцессы Пиникир. Господин Симеркет сделает все, что в его силах, чтобы привезти ее обратно — вот увидите.

Менеф взял ее руку в свою, поднимая с кушетки и подводя к горничным. Внезапно она закачалась, но служанки вовремя подхватили ее. Глиняная чаша выпала из ее рук и разбилась. Она в последний раз обратила к Симеркету свои светлые глаза.

— Знаешь ли, я не сильно плакала, когда это произошло… Я плачу только при мысли, что она может оказаться жива — как твоя жена.

После того как горничные отвели царицу в ее покои, Симеркет, Менеф и Эсп встали молча друг против друга. Менеф приложил палец к губам и жестом показал, что они должны перейти во двор. Там они уселись на скамью в дрожащем свете фонаря.

— Я сожалею, что тебе пришлось все это слушать, — проговорил Менеф высоким елейным голосом.

— Наоборот, я только жалею, что не услышал больше, — возразил ему Симеркет. — Но вы постарались, чтобы я не услышал. И я нахожу это странным для человека, который обычно очень старается распространять новости по всему свету.

Менеф не понял, что имел в виду Симеркет.

— Господин…

Симеркет смерил его взглядом.

— Всюду, где бы я ни оказался в Вавилоне, от храма Бел-Мардука до самого дворца, я вижу, что личные желания фараона сделались известны всем — ведь это вы о них сообщаете?

Кругленький, маленький посол не был готов к такой прямой атаке. Тем не менее он наклонил голову, сразу уловив суть дела.

— Господин новый человек в Вавилоне и незнаком со здешними нравами. Многое тут изменилось с вторжением эламцев, — сказал он. — Если я и ошибался, ставя в известность определенные высокие чины о просьбе фараона в отношении статуи идола, то это было сделано исключительно ради того, чтобы помочь вам. Если я могу пролить свет на обстоятельства…

В глазах Симеркета вспыхнули черные огоньки.

— Не вы. Это я должен раскрыть вам глаза, господин посол. Менеф, не привыкший, чтобы с ним обращались как с подчиненным, резко вскинул голову.

— Ваша первая и единственная забота — это защита интересов Египта и доброго имени фараона…

— Так всегда и было, господин, — пробормотал Менеф. Я удивлен тому, что вы можете думать иначе.

— Однако из-за вас здоровье фараона, возможно, обсуждается в этот самый момент во всех высоких дворах, от Месопотамии до Индии.

На верхней губе Менефа выступили капельки пота.

— Клянусь, господин, наивно думать, что такое можно долго держать в секрете.

— Конечно. Особенно если фараону служат такие словоохотливые министры, как вы.

На лице Менефа появилось выражение тревоги, в то время как рука Эспа схватилась за меч.

Не обращая внимания на телохранителя, Симеркет продолжил свою речь:

— Скажу откровенно, Менеф: доложу ли я о вашем предательстве фараону или нет, зависит от степени нашего сотрудничества.

Менеф сжал плечи, чем напомнил Симеркету черепаху, ищущую защиты от львиных клыков.

— Чем я могу доказать вам свою преданность, господин? — робко спросил он.

— Сначала решите, кому вы служите: фараону или эламцу?

Менеф был близок к тому, чтобы пасть ниц.

— Господин, простите, если я чем-то вас обидел, но что я мог сделать? Сам царь приказал мне следить за царицей Нарунте! Вы видите, какая она, когда… — Он сделал жест рукой, не договорив очевидного.

Симеркет закончил фразу:

— Она пьяна?

Менеф деликатно моргнул и, прежде чем кивнуть, взглянул в темную часть двора.

— Господин, — промолвил он, — можно многое еще сказать, но это, возможно, не лучшее место…

— Я скажу еще только одно, Менеф. — Голос Симеркета был холоднее ветра в зимнюю ночь. — А именно, что я никогда не прощу тебе того, что ты послал мою жену на эту плантацию. Никогда!