Вы должны, опять же, по европейским меркам, беспокоиться отех, с кем вы взаимодействуете. А поскольку наши эмоции, как правило,иррациональны, то с помощью своих эмоций ничего существенного другим людям мысообщить не можем. Ну а просто так драматизировать всех и вся только потому,что нам, видите ли, хочется выплеснуть свои чувства, — неприлично. Наконец,другие люди, возможно, воспринимают эту же ситуацию иначе, ведь это дело весьмасубъективное. Когда же мы захлестываем их собственным эмоциональным восприятиемситуации, то, по сути и по факту, проявляем неуважение к их субъективности, аэто совершенно никуда не годится! Так примерно рассуждают европейцы (скандинавы— в особенности), хотя, конечно, это не столько рассуждения, сколько стереотипповедения, привычка, автоматизм.

В чем же состоял предмет страдания Гуниллы? В целом, вещьобычная для представителей «актерского цеха» (у хороших российских актеровточь-в-точь такие же переживания): ощущение собственной профессиональнойнесостоятельности. Последнее активизируется у актеров на фоне личных драм,которые они, по роду своей профессии, переживают ярко, бурно, не в пример нам,не актерам. И вот в чем была особенность Гуниллы… Когда в подобном переживаниинаходится российский актер — пиши пропало! Он представляет собой оголенныйнерв, который в отношении окружающих ведет себя, как оборванный электрическийкабель: «Не подходи — убьет!» Возможно, это лучшая роль, которая когда-либоудавалась этому российскому актеру! Он драматизирует каждую мелочь, каждуюдеталь, он переживает так, словно пришел конец света, а он — тот единственный,кто, к несчастью, выжил при Апокалипсисе.

С Гуниллой все было иначе. Она убедилась (так, по крайнеймере, казалось ей в ее депрессии), что как актриса она ничего собой непредставляет, что она бездарна, а потому нужно просто заканчивать с актерскойкарьерой, по сути, ее даже не начав. Проблема же состояла в том, что иначе какактрисой она себя не мыслила, она не могла представить для себя иной, неактерской жизни. Ей казалось, что иначе она просто не сможет жить. Думать, чтоэта мечта ее детства оказалась лишь досадной ошибкой, было невыносимо. Приэтом, можете мне поверить, никто из окружающих никогда бы не догадался о том,что с ней творится. Она держалась молодцом, улыбалась, а когда встречала знакомогочеловека, заинтересовано спрашивала у него: «Как твои дела?» Она, несмотря насвое удручающее состояние, выглядела в высшем смысле этого слова достойно.

Это поведение было бы странным, даже если бы она не былаактрисой, но просто россиянкой и находилась в депрессии. Подобное поведение дляроссиян, находящихся в депрессии, мягко говоря, нехарактерно, они на него вэтом своем состоянии чаще всего просто не способны. А вот актера с депрессией,да с таким поведением представить себе и вовсе невозможно! Конечно, Гуниллапо-настоящему переживала и мучилась, конечно, ей было плохо и тяжело, конечно,она страдала. Но это страдание не превращалось у нее в спектакль, она неразыгрывала сцен, не привлекала к себе внимание окружающих, не пыталась статьпупом земли. Она тихо и ровно переживала свое страдание.

Страдание Гуниллы, несмотря на отсутствие характерноговнешнего антуража, имело место, и, как и всегда в таких случаях, это страданиебыло иллюзорным. Ей казалось, что жизнь ее закончилась, что все бессмысленно,что она зря потратила время и силы, что она зря верила и надеялась, обманулаожидания своих родителей и учителей. Короче говоря, она страдала по-настоящемуи это настоящее ее страдание было иллюзией. Почему иллюзией? Потому что нашестрадание (и тут уже ни культура, ни национальность, ни что-либо еще ужезначения не имеют) — это великий обманщик.

Мысли (левое полушарие) и внутренние образы (правоеполушарие), которые создают и поддерживают нашу депрессию, в корне ошибочны.Впрочем, это ошибка непроизвольная. Когда. у человека развивается депрессия,его психика перестраивается таким образом, что во всем, что бы ни происходило,она усматривает только «плохое», только «печальное», только «трагическое». Мирперестает радовать человека светлыми красками.

Биологические задачи депрессии — спасти нас от тревоги,снять внутреннее напряжение. А как это можно сделать, если не с помощьюсоздаваемых этой психикой картинок будущего, лишенных всякой надежды иперспективы. Если я начинаю верить в бесперспективность своего будущего, яперестаю сопротивляться внешним обстоятельствам. Если же я перестаю имсопротивляться, то мое внутреннее напряжение неизменно и стремительно идет нанет. Психика, таким образом, защищается от своеобразного «перегрева», однаковместо «атомного взрыва» мы получаем здесь «атомную зиму» — холодную,трагическую, мучительную.

Вот почему нам с Гуниллой так важно было осознать, что еестрадание иллюзорно. Конечно, нам пришлось обратиться к ее «личной драме» —разочарованию в мужчине, которое незадолго до своей депрессии пережила Гунилла.Конечно, мы должны были увидеть и неоправданность обеих ее базовых депрессивныхустановок: «я бездарна», «если я не стану актрисой, я не смогу жить иначе».Разумеется, обе эти позиции были чистой воды иллюзией, в чем мы и смогли быстроубедиться; но проблема в том, что Гунилла этим установкам верила, что и даваложизнь ее иллюзии страдания.

Когда страдание было очищено от разнообразных примесей,когда оно было выведено на поверхность, иллюзия страдания Гуниллы покачнулась.И поскольку сама Гуннила, вследствие своих культуральных, национальных иличностных особенностей, не давала своему страданию хода, справиться с этойиллюзией оказалось проще простого. Вот почему так поучителен для россиян долженбыть этот пример.

Мы боимся, мы избегаем страданий, особенно страдании отфрустрации. Мы испорчены и не хотим проходить через адские врата страданий: мыостаемся незрелыми, продолжаем манипулировать миром, мы не согласны пройтичерез страдание роста. Вот такая история. Мы лучше будем страдать от муксовести, от того, что на нас смотрят, чем согласимся понять, что мы слепы ивернуть себе зрение.

Фредерик Пёрлз

Когда мы не даем своему страданию хода, когда мы держим егов узде, конечно, предпринимая при этом попытки увидеть его иллюзорность, успехдела практически гарантируется. Гунилла — чем далее, тем более — становитсязамечательной актрисой, хотя, конечно, на ее пути будет еще много трудностей ипреград. Однако же если она и дальше будет помнить, что страдание — это только иллюзия,то она никогда не свернет со своей дороги, не испортит своей жизни, не заставитстрадать окружающих.

И последнее. Сострадать можно страданию, но нельзясострадать страху, глупости или боли — это технически невозможно. Но где вывидели страдание без страха, глупости или боли? Такого в нашей жизни в принципене встречается! При этом все наше страдание — это сострадание самим себе.Попробуйте пострадать, не сострадая самим себе, — будьте покойны, это вам неудастся. Страдание без хотя бы элемента актерства не может состояться, а актерунужна публика, восторженные зрители. Поскольку же нам сочувствовать окружающиене стремятся (они, скорее, об обратном мечтают), то излюбленной, все понимающейпубликой на нашем спектакле оказываемся мы сами. Так что наше страдание — этовсегда наше сострадание самим себе.