Младенец Фрей был возбужден, щеки горели, будто нарумяненные. Виски и скулы были наверняка подкрашены. Любопытно будет спросить у Лидочки, красил ли Фрей волосы, пока жил у Сергея.

Фрей стоял справа от двери, у занавески, отделявшей гостиную от спального алькова, в компании незнакомого Андрею странного маленького человека со сплющенным с боков лицом, густо заросшим черной щетиной — только острый горбатый нос толщиной в закладку для книги выдавался из этих зарослей. Глазам человека также было тесно на лице, они круглились, а брови были поломаны опрокинутыми галочками. Когда Фрей подвел этого человечка, к которому благоволил, очевидно, потому, что тот уступал ему в росте сантиметров десять, Андрей понял, что незнакомец позволяет волосам столь густо закрывать лицо, чтобы не был виден скошенный подбородок — его место занимали волосяные джунгли.

— Профессор Маннергейм, — представил бородатого мужчинку Фрей. — Борис Анатольевич, экстрасенс, ведущий специалист по Шамбале и Тантре. Член Нью-Аркской академии трансцендентальных знаний.

— Член-корреспондент, — сердито поправил профессор Маннергейм Фрея. — Всего-навсего член-корреспондент.

— Но это немало, — искренне порадовался Андрей.

— Вы так думаете? — спросил профессор.

Андрей ощутил, что Фрей понял издевку, оценил ее и затаил знание о ней.

Произошла пауза — Фрей и профессор внимательно смотрели на Андрея, Антонина стояла рядом с ним, не снимая ладони с его плеча. Все ждали очередного действа. И Андрей догадался, чего они ждут.

— Вы приходитесь родственником генералу Маннергейму? — спросил он.

И ему показалось, что окружающие вздохнули с облегчением. Угадал.

— Мои предки — крестьяне, — сообщил Борис Анатольевич. — Одного из имений пресловутого барона.

— Он несет это как крест, — сказала Антонина.

— Ну уж не сейчас, не сейчас, — вдруг заявил тонким голосом Бегишев. — Сегодня я был бы счастлив иметь такую фамилию. Да на нее такие сделки бы клевали, офигеть.

— А я предпочел бы быть Ивановым, — храбро возразил Маннергейм.

— Никто не мешает — перемени фамилию, возьми псевдоним, я тебе за двести баксов эту процедуру в мэрии в два дня проверну.

— Простите, Оскар Ахметович. — Маннергейм демонстративно и обиженно развел руками. — У меня нет двухсот баксов! — Последнее слово он произнес с искренним презрением.

Бегишев хмыкнул и ответил после короткой паузы, словно не сразу сформулировал мысль:

— Заработай.

Пауза кончилась, потому что Антонина поняла, что пора брать руководство веселой пирушкой в свои руки.

— Усаживайтесь, мальчики, — сказала она, — усаживайтесь. В ногах правды нет.

Кресел и стульев хватило всем. Лишь Алик не занял свой стул — он ставил на большой журнальный столик у дивана бутылки, видно, взятые с собой — родные, российские напитки, без затей. Шампанское и водка. На столе стояли две раскрытые банки датской ветчины, формой напомнившие Андрею печень, кучей громоздились пирожки — такие давали днем к бульону, толсто и неаккуратно был порезан сервелат.

Алик разлил шампанское по бокалам, принесенным из бара.

— За знакомство, — сказала Антонина. Бегишев не спорил с тем, что она взяла на себя роль тамады, — очевидно, ему было жаль расходовать свою драгоценную энергию на столь банальные дела. Он зачерпывал столовой ложкой ломоть ветчины, соединял его с пирожком, делал хватательное движение неимоверно расширившейся пастью, и пища исчезала внутри.

Андрею показалось, что он видит, как добыча ползет по глотке Бегишева, как видишь кролика, перемещающегося по пищеводу удава.

— До дна, до дна! — закричала Антонина, ставя бокал вверх ножкой.

— Но ты же знаешь, — укоризненно сказал Маннергейм, — для меня это исключено.

— Он закодированный, — сказала Антонина Андрею, за что была подвергнута выговору со стороны Фрея.

— Это нетактично по отношению к профессору, — сказал тот. Андрей с интересом стал слушать, какова будет ответная реакция. Его интересовали внутренние отношения в этой стае — она в какой-то форме существует не первый день, и для понимания ее структуры и специфики важно уразуметь, кто здесь вожак формальный, а кто истинный, кто хромая обезьянка, а кто будущий соперник вожака… Впрочем, стая была слишком мала, чтобы законы в ней действовали в полную силу.

— Вы правы, Владимир Ильич, — оговорилась Антонина, и Фрей метнул в нее яростный взгляд, но втуне, потому что Антонина приказала Алику:

— Наливай дальше, без паузы. Есть предложение насосаться.

Она обернулась к Андрею:

— Вы не возражаете, Андрюша?

— Я не профессионал, — ответил тот.

— Обижаешь, — серьезно ответила Антонина, — мы здесь алкашей не держим. Люди мы серьезные, дела у нас серьезные. Алкаш у нас долго не продержится. А насчет Маннергейма — это шутка.

Бегишев к тому времени как раз донес бокал до маленьких красных губ и тихо сказал, как человек, привыкший, что все замолкают, когда он начинает говорить:

— Я предлагаю поднять этот тост за наше знакомство и начало нашей поездки, чтобы она была удачной.

— Ура! — коротко ответила Антонина и потянулась наполнить свой бокал снова, потому что получилось, что вроде бы она поспешила и выпила до команды.

Пили все. По-разному, с разными целями. В иной ситуации Андрей бы этого не заметил, но сейчас он внимательно следил за собутыльниками.

Бегишев пил по обязанности. Возможно, в иной ситуации, в иной компании он получал бы от такого процесса удовольствие. Но не здесь. Здесь он был начальником отдела, вышедшим из своего кабинета к подчиненным, провожающим на пенсию Ивана Никифоровича, и брезгливо думающим, где они умудрились откопать эти подозрительные грибы и этот неудобоваримый портвейн. К тому же ему нельзя показаться подчиненным в подгулявшем виде, а то завтра кто-то из них посмеет ему тыкать или хотя бы шептаться за спиной. Антонина была в себе уверена: она не боялась и напиться, и остаться трезвой — ни в пьяницы, ни в алкоголики ей дороги нет, уж больно здоров ее организм. Она будет всю жизнь есть, пить, совокупляться, выступать на собраниях, копать грядки на огороде — и все с грохотом и плотским наслаждением. Фрей пил умеренно, маленькими рюмками, но не потому, что не хотел, — берег здоровье. Даже закусывал ветчиной с хлебушком, чтобы, не дай бог, не захмелеть или не испортить желудок. Алик не пил вовсе — он был на службе. А вот профессор Маннергейм — из крестьян — оказался безнадежным пьяницей. После третьей рюмки его мокрая нижняя губа начала отваливаться, он порывался что-то сказать, его отодвинули со стулом в уголок, но он не угомонился и все лез в разговор.

— Для отдыха? — допрашивала Антонина Андрея. — Просто для отдыха. Не в сезон. А в сезон отдыхать, ну-ну!

— На халяву, — коротко заметил Бегишев.

Они его здесь допрашивали. Все, кроме Маннергейма, его допрашивали. Такой вот современный вид допроса. Под рюмочку и сервелат.

Ответы Андрея их не удовлетворяли.

— Вы питерский? — доверительно спросил Фрей, точно