родителей.

Сначала вышел оркестр — четверо молодых людей затрапезного вида долго настраивали инструменты. Эти звуки тонули в рокоте наполнившей салон толпы, но создавали праздничный тон.

Виски кончилось, и захотелось еще, но Андрей опасался покинуть кресло, понимая, что его тут же займут: сусликами среди кресел возвышались, крутили головой обладатели бокалов, не нашедшие места. Придется ждать, пока появится официант.

— Как я вижу, вы все выпили, — сказала блондинка из группы Бегишева, присаживаясь рядом. Андрей мог поклясться, что за мгновение до того в этом кресле сидел некий незаметный человек, лица которого Андрей не смог бы припомнить.

В приглушенном свете торшеров лицо дамы выглядело мягче и моложе, чем днем, когда Андрей дал ей лет сорок. Нет, конечно, ей меньше.

Выпуклые близорукие глаза светились доверчивостью. Но губы были нахально вишневыми, а подбородок упрямо выдавался вперед.

— Добрый вечер, Андрей Сергеевич, — сказала дама, улыбаясь Андрею как старому знакомому. — Гляжу, у вас стакан пустой. Не наполним ли?

— Спасибо, — сказал Андрей.

Быстро они за него взялись. Интересно, происходит ли это по воле младенца Фрея, или, наоборот, группа бережет Ильича и проверяет подозрительные контакты. Вот это мы сейчас выясним. Ведь менее всего вероятно, что эта дама относится к числу читательниц Берестова.

Дама столь спокойно и уверенно подняла полную красивую руку, увенчанную зубцами длинных красных ногтей, что официант, находившийся за секунду до того в другом конце салона, уже склонялся над ней.

— Две водки и два сока, — сказала дама, не спрашивая Андрея, чего бы он хотел.

На низенькую, размером с малогабаритную кухню, эстраду вышла Дилемма Кофанова, крашеная блондинка, склонная к излишней полноте, что пока проглядывалось лишь в мягкости бюста и валике плоти, нависшей над широким ремнем, перехватившим талию певицы.

Следом за Дилеммой на эстраду протиснулись три подпевалы, а оркестру — ударнику, саксу, гитаре и скрипке — места совсем уж не осталось.

Официант подошел к столику и поставил перед клиентами по высокому бокалу водки и графин сока с битым льдом. Андрей достал книжечку талонов, которые купил при посадке за родные деньги.

— Не беспокойтесь, — искренне, не желая его обидеть, сказала дама, — для нас здесь бесплатно.

— Простите, — постарался улыбнуться Андрей, хотя улыбаться в присутствии этой дамы вовсе не хотелось. — Я еще не разорился.

Официант стоял согнувшись и терпеливо ожидал конца спора.

— Как хотите, — сказала дама. Так отделываются от капризного ребенка.

Андрей оторвал три талона и дал официанту. Он боялся недоплатить.

Оркестр Дилеммы затрепетал, словно попал в силки. Музыканты захлопали крыльями и закудахтали, затем на высокой ноте возопила о любви Дилемма. Пришлось прервать беседу.

Свет притушили, лучи прожектора принялись елозить по лицам, стало тревожно и празднично. Даму этот гвалт не смутил, она придвинулась к Андрею, ее горячее сквозь шерстяную кофту плечо коснулось плеча Андрея. Дама коснулась губами его уха.

Андрей почувствовал, словно узкий туннель со скользкими стенками протянулся между его ухом и губами дамы, настолько явственно, раздельно и даже возвышенно в его мозг вторгались ее слова.

— Меня зовут Антониной Викторовной, — сказала дама. — Надеюсь, что со временем вы будете называть меня Тоней. Как близкие друзья. Лады?

А я ломал голову — как к ним приблизиться!

Андрей кивнул, соглашаясь с Антониной Викторовной.

— Тогда за знакомство! — сказала дама.

Выпила она с удовольствием. Она влила водку в широко раскрытые тонкие губы, словно в трубу, — плеснула и замерла, прислушиваясь, как водка проникает, лаская и обжигая пищевод.

— Вы сегодня вечером что делаете? — спросила Антонина.

— Здесь сижу.

— Ну, дипломат! Здесь сижу! А потом?

— Потом спать пойду.

— Нет, Андрюша, ты к нам в гости пойдешь. Пора тебе со своими спонсорами знакомиться. Есть проблемы, которые стоит обсудить. Деловые и личные. К твоей же выгоде.

— Вы уходите? — спросил Андрей.

— Здесь шумно и не по-людски. Русский человек в такой атмосфере себя чувствует неуютно.

И Андрей почувствовал себя не совсем русским человеком.

— Значит, в двадцать один ноль-ноль. Каюта пятьсот двенадцать. Люкс. Удовольствия я гарантирую.

«Все было просто и мило. Круиз, беспечная атмосфера двухнедельного праздника. Ты, Андрюша, выручил пожилого человека. Его друзья хотят с тобой сблизиться, а может, просто пропустить по рюмочке за знакомство».

Но Андрей вдруг задумался, не оставить ли записку Алеше Гаврилину. На всякий случай. Нейтральную записку: «Я в каюте номер 512. Если что…»

Нет, стыдно.

* * *

Алеша Гаврилин позвал Андрея к Бригитте Нильсен, там собирался узкий круг — на каждой конференции есть узкий круг, отбор в который идет годами, от конференции к конференции, от семинара к семинару. Люди познаются в трудах и веселье деловитого безделья; здесь тоже ценятся не только покладистый характер и умение интриговать, не продавая своих, но и определенное трудолюбие, преданность общему делу. Множество факторов, порой непонятных и не важных для человека постороннего, создают стабильную замкнутую элиту в каждой из областей международной деятельности, а уж элита обладает коллективной гениальностью и изощренной хитростью, направленной на то, чтобы не переводились благодетели и кормильцы, поддерживающие нужное направление науки или прогресса, а на самом деле — благополучие и страсть к перемене мест нескольких знатных дам, синхронных переводчиков и стареющих чиновников. При них же либо в их числе обязательно подвизаются шпионы разного толка, которые, подчиняясь собственному начальству, на самом-то деле душой прикипели к своей, лишенной истинных национальных привязанностей элите.

Бригитта Нильсен была типичным порождением и даже жертвой этого мира и не могла позволить себе поставить под сомнение серьезность и чрезвычайную важность любого из ничтожных мероприятий. Ведь из-за этого ушла ее молодость, поблекла красота и были потеряны лучшие из любимых мужчин. Костя Эрнестинский был на пути к такой элите. Причем к ее высшему эшелону — к Представителям. Его уже приглашали на узкие совещания и присылали циркулярные письма на бланках ЮНЕСКО. Алеша Гаврилин мог ко всему относиться со свойственным ему добродушным юмором, потому что как исключительный синхронист был нужен всем и не боялся остаться без работы, но, пока он пребывал в той или иной компании, он соблюдал устав монастыря, может, не столько от свойственной его натуре лояльности, сколько от склонности к неспешным беседам, лицезрению цивилизованных городов и гостиниц. Он мог взять рюкзак (хороший, немецкий, недорогой), забрать с собой худенькую и очень умную жену Юлю, обеих дочек и отправиться пешком по дорогам, допустим, Шотландии. Ни от кого не завися, вольный, как птица, и неприхотливый, как сурок. Но если Алеша решился на такое путешествие, это значит, что в середине или в конце маршрута стоят дома его добрых приятелей-эмигрантов либо искренне расположенных к