Неожиданно в толпе тех, кто глядел на пожар, возник странный человек в зеленом маскхалате и круглой каске, с которой никак не вязалась дореволюционная адвокатская бородка.

— Господа и товарищи! — громко закричал он, и его голос далеко разнесся над тундрой, перекрывая звуки выстрелов и взрывы. — Разрешите к вам обратиться профессору Мичиганского университета Майклу Крутилину, а для тех, кто кончал Петроградский политехнический в шестнадцатом году, — Мишке Крутилину. Неужели среди вас, сволочи, нет ни одного моего однокашника?

— Почему нет? — спокойно сказал сгорбленный и кособокий — на допросах чекисты перебили позвоночник, а он назло им выжил — бывший профессор Ирчи Османов, посаженный, как он сам шутил, за то, что маленькому кумыкскому народу не положено иметь своих физических гениев. — Почему нет, Мишка? Только ты меня не узнаешь.

Крутилин сделал несколько шагов к уродливому старику в зэковском бушлате.

— Прости, — сказал он, дотрагиваясь извиняющимся жестом до рукава Османова, — прости, но они с тобой столько сделали…

— Что меня не узнает мама, — сказал Османов.

Вокруг молчали. Сдвигались ближе. Подходили со стороны, привлеченные любопытством. На людей сыпалась черная сажа, и порой от дома долетали искры.

— Ирчи! — закричал Крутилин. — Ирчишка, мать твою! Ирчи Османов! Ты чего стоишь! — Он кинулся обнимать грязного зэка, и Ирчи, стесняясь, отталкивал его и повторял:

— Да ты что, да зачем, Мишка!

— Ирчи! — Крутилин отстранился от однокашника и, подняв его руку, обернулся к толпе узников Испытлага. — Подтвердите этим людям, что я — настоящий физик, любимый ученик самого Иоффе, а не какой-нибудь чекист…

Завершение фразы было настолько вычурно-матерным, что знатоки, покачивая головой, оценили талант Крутилина.

— А зачем подтверждать, когда Абрам Федорович здесь, — сказал Ирчи.

— Как так здесь?

— В нашей шараге, — сказал Ирчи Османов, и вокруг послышался шум голосов, подтверждавших эту горькую истину.

— Так где же он? — закричал Мишка Крутилин.

— Он там остался, — сказал кто-то, показывая на пылающий институт. А другой сказал:

— Я видел, как его вохровец застрелил.

— Тогда делаем так! — остановил разнобой голосов энергичным жестом Крутилин. — У нас с вами есть всего пятнадцать минут. Добровольцы — двадцать человек — осматривают людей, которых расстреливала охрана. Мы ищем, кто остался живой, кому можно оказать помощь… Стойте! Вы еще не выслушали второе. На аэродроме вашего… института стоят два бомбардировщика «Б-26». Это большие хорошие машины. Любой ученый, который хочет продолжать работу по специальности или склонности в Америке, должен добраться до самолетов своим ходом — пешком. Вход свободный. Зарплата в долларах. Пошли, Ирчи, вдруг Абрам Федорович где-нибудь только раненный.

Когда через час двадцать минут самолеты поднялись с аэродрома, среди морских пехотинцев сидели человек шесть физиков из шараги, остальные по разным причинам остались в тундре.

Миша Крутилин особенно расстраивался, что нет Ирчи Османова.

— А у меня даже тушенки с собой не было, — пытался он передать свое разочарование ротному Ронди Симпсону, а тот рассматривал шестерых понурых и мрачных физиков, решившихся сменить лагерь на капиталистический мир, и в конце концов заявил Майклу Крутилину, что русские, как правило, очень похожи на неандертальцев.

* * *

По знаменательному, но не очень приятному совпадению те полтора часа, что американские морские пехотинцы провели в Полярном институте, а бомбардировщики разделывались с заводами и хранилищами по соседству, Вревский и Шавло прятались в подвале кирхи давно уже взорванного Берлина.

Шавло громко стонал — он был убежден, что погибнет, потому что его раны смертельны, но, по заключению Вревского, одна пуля пронзила мякоть предплечья, а вторая — прошла между двух нижних ребер, даже не вызвав большого кровотечения, так как там были жировые ткани. От раны в предплечье было много крови, и Вревский, занеся Матю с помощью шофера в кирху, рубашкой шофера перебинтовал Мате руку. Но долго там отсиживаться им не пришлось — американцы появились и в Берлине. Только Вревский и шофер спустили Матю по лестнице в подвал, как в кирху вбежали несколько морских пехотинцев с кинооператором. Десантники сначала осыпали внутренность кирхи пулями, а потом кинооператор снимал. Вревский, Матя и шофер в это время лежали в ледяной вонючей воде подвала рядом с трупом Айно.

Им казалось, что прошло много времени, прежде чем американцы убрались в свою Америку. «Эмку», брошенную у входа в кирху, американцы всю изрешетили пулями — к сожалению, ее колеса были спущены. Пришлось посылать шофера за помощью, и его чуть не подстрелили свои.

Матю в тот же день эвакуировали в Москву.

Вревский навещал его в «кремлевке». Там же лежал и Абрам Федорович Иоффе, найденный под обломками одного из зданий неподалеку от Полярного института.

Советские газеты об инциденте в Арктике не писали.

Но более удивительно то, что информация, просочившаяся об этом налете в американские газеты, была невразумительной и казалась читателям очередной газетной «уткой».

Вревский передал академикам Шавло и Иоффе личные пожелания здоровья от товарища Берии. В СССР началась кампания реабилитации невинно осужденных, и из лагерей стали возвращаться диверсанты и изменники родины, так как наряду с законно осужденными преступниками, как оказалось, пострадали многие невиновные товарищи.

Полярный институт решено было восстанавливать под Москвой. А на Севере, на Новой Земле, оставить лишь полигон, но уже без готических домиков. Из сотрудников института никого пока на волю не отпустили, но к некоторым, уже переведенным в Среднюю Россию, привезли семьи.

И уж разумеется, не отпустили на волю Матвея Шавло, Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской премии, академика и т. д.

* * *

Андрей Берестов в августе получил предложение вернуться в Советскую Россию в качестве британского разведчика со всеми послужными и пенсионными льготами, причитающимися по службе. Но он отказался.

Он тогда жил под Ноттингемом в загородной вилле разведшколы.

— Ситуация в вашей стране неясная, — уговаривал его полковник Квинсли, слишком похожий на Карла Фишера, благожелательный и ровный в общении. — Я не думаю, что Берия долго продержится. Он слишком круто повернул к ограниченной свободе. Но свобода не может быть ограниченной, как девушка не может быть наполовину девственной.

В этом месте своей речи Квинсли надолго засмеялся и вынужден был достать чистый платок, чтобы вытереть набежавшие от смеха слезы.

— Мы вас доставим домой, аккуратно, как плод манго. И наша пенсия куда больше, чем та, которую вы сможете добыть честным путем.

На этот раз полковник лишь улыбнулся.

— И все же я пока останусь здесь, — сказал Андрей. — Вы, может, подыщете мне какую-нибудь работу…

Ему не хотелось служить мистеру Квинсли, даже если это обещало скорую встречу с Лидой. Он надеялся вернуться туда легально, хотя и не верил в приверженность Берии к