черной магии будут недовольны.

Гесс лишь отмахнулся.

Над проливом Васильев увидел в разрывах облаков одномоторный самолет, шедший параллельным курсом. Васильев не испугался, но взял чуть выше. И впрямь у него не было оснований опасаться — в увиденном им самолете спешил в Англию Карл Фишер и с ним — Андрей.

Над берегом Шотландии Васильев вышел на радиосвязь с аэродромом в Эдинбурге, Гессу было видно, как он говорит что-то в микрофон, прижав его к губам. Из Эдинбурга Васильеву дали связь на Лондон, откуда запросили, хватит ли у него горючего до Лондона. Через несколько минут их встретил поднятый в воздух истребитель и проводил до военного аэродрома под Лондоном.

* * *

В своей знаменитой речи в палате общин 22 июля 1939 года Черчилль заявил, что страны демократического мира не остановятся до тех пор, пока коричневая опасность не будет стерта с лица земли. Где-то во второй половине речи он дал понять слушателям, что, судя по полученной правительством Его Величества строго секретной информации, оружие, разработанное в Советской России, не представляет угрозы для жизни и собственности подданных Королевства и правительство примет все необходимые меры для того, чтобы обеспечить безопасность в будущем.

В то время еще шел глубокий анализ показаний Альбины, привезенных Канарисом, и допросы Фишера, Васильева и Берестова — из многочисленных кусочков мозаики, ценность которых порой была неясна для самих рассказчиков, английской разведке требовалось составить общее представление о структуре Испытлага и Полярного института, его функциях и возможностях, о степени и уровне исследований. Андрея допрашивали не только военные и господа в цивильных костюмах, всегда делавшие комплименты его посредственному английскому языку, но и ученые, физики, их было легко отличить хотя бы по тому, что они позволяли себе сердиться на Андрея за то, что он так мало знает.

И лишь в начале августа в Лондоне было принято окончательное решение.

Оно могло быть принято потому, что военные действия в Европе к 18 августа фактически закончились. Линия перемирия была установлена на западе по Рейну, затем от Вюрцбурга до Мюнхена, на востоке польские армии заняли Бреслау и Штеттин и не намеревались оттуда уходить. Временное коалиционное правительство в Берлине не включило в себя ни одного из членов национал-социалистской партии. А членские билеты партийцев медленно плыли по рекам и канализационным трубам империи.

Лишь события в России оставались загадочными и непонятными.

* * *

На следующий день после смерти Сталина Берия от его имени собрал Политбюро. Приехали все. Даже Ворошилов прилетел с фронта, изготовившегося к наступлению.

Лаврентий Павлович заставил себя ждать.

Под взглядами соратников — старых и недавних — он прошел в конец стола и собрался было сесть на место, которое обычно занимал Сталин, но вдруг вспомнил о чем-то и, нажав на звонок на углу письменного стола, вызвал Поскребышева.

Перемена, происшедшая в верном секретаре Сталина, была разительной и бросилась в глаза всем, наполнив их и без того охваченные подозрением сердца почти священным ужасом.

Берия показал на сверкающую каплю — пресс, которым Сталин придавливал у себя на столе бумаги.

— Унесите это и выбросьте… к чертовой бабушке. Нет, стойте! Прикажите отправить в Институт физики, я потом дам указания.

Все лица немолодых уже, толстеньких, низкого роста людей, сидевших за длинным столом, были обращены к Берии с ожиданием и страхом. Они так привыкли к собственной беззащитности перед лицом Хозяина, что ими будет нетрудно управлять… может, не всеми, но можно.

— Товарищи, — сказал Берия, не садясь на сталинское место, а стоя во главе стола и медленно ведя по лицам искорками стеклышек пенсне. — Я собрал вас здесь, потому что Иосиф Виссарионович тяжко болен. На время своей болезни он просил меня выполнять его обязанности. И я намерен, — здесь голос Берии несколько повысился, — любой ценой исполнить волю нашего дорогого и любимого вождя.

— Подожди, подожди! — вскинулся Ворошилов. — Что ты говоришь, Лаврентий? Какая болезнь? Он всегда был здоровый.

Ага, обеспокоились, испугались, но еще недостаточно.

— Я согласен с Климом, — сказал Микоян, — нам бы хотелось получить доказательства. Или подтверждение Сосо, — поддержал он Ворошилова. — В конце концов, здесь все равны. Мы все — члены Политбюро.

— Товарищ Поскребышев, вы еще здесь? — спросил Берия.

Поскребышев уже вернулся и, зная, что он понадобится, стоял в дверях кабинета.

— Будьте любезны, ознакомьте товарищей с документом, — сказал Берия. — И подтвердите мои слова.

— Что? Что случилось? — Все тянулись к листу бумаги, который Поскребышев извлек из папки и положил на край стола.

Там собрались тертые калачи, и каждый из них поодиночке не выносил наркомвнудел, и каждый полагал себя куда ближе к вождю, чем этот выскочка, который и в наркомах-то без году неделя.

Кто-то поставил под сомнение подпись Сталина, но Поскребышев, преданность которого вождю не вызывала сомнений, подтвердил, что это так. И все же Политбюро постановило немедленно вызвать лечащих врачей Иосифа Виссарионовича и не расходиться до тех пор, пока они не отчитаются перед правителями страны.

— Тогда, — вздохнул Берия, — я предлагаю несколько иной путь, может быть, даже более простой.

— Какой? — осторожно спросил Молотов, ожидая подвоха.

— Я предлагаю всем нам поехать на ближнюю дачу, где находится товарищ Сталин…

Заскрипели стулья — почти сразу все стали подниматься, — решение показалось самым разумным, и непонятно было, почему его не приняли раньше.

— Там и поговорим с врачами! — крикнул Андреев.

Ехали все на своих машинах — кортеж «ЗИСов» в километр, давно так не выезжали.

Поскребышева, чтобы не выпускать из вида, Берия посадил в свою машину.

— Там косметологи были, как я приказывал? — спросил Берия.

— Были. — Поскребышев был в полном душевном раздрызге, он то и дело начинал плакать.

— Тебе надо отдохнуть, — сказал добродушно Берия, но Поскребышев сразу сжался — он знал о таких товарищеских предложениях, об отпусках, из которых люди не возвращаются.

— Спасибо, — сказал он. — Надеюсь, что все скоро пройдет.

— Не бойся меня, — сказал Берия, кладя мягкую руку на колено сталинского секретаря, — то, что было при Сосо, не может продолжаться. Я не надеюсь, что ты все сразу поймешь, но, наверное, потом подумаешь и поймешь. Только Сталин мог править как бог и убивать кого желал и от этого становился еще больше как бог. А я не могу — второго бога нашей стране не одолеть. Я буду мягким, добрым к народу, а жестоким только к тем, кто угнетает этот народ и неправильно им правит. И я хочу, чтобы ты мне помогал быть добрым, понял, генацвале?

Поскребышев кивнул. Он не поверил ни слову в искренней речи Берии.

Берия шел в