свое время наложницей начальника строительства — Яна Алмазова. Он убил моего любимого мужа. — Альбина говорила спокойно, вяло, но Андрей понимал, что за этой вялостью есть сила убежденности, непреклонность маленькой христианской мученицы, выходящей на арену Колизея навстречу львам. — Я знаю, как и почему началась вся история с проектом атомной бомбы. Я знаю их всех с тридцать второго года. Семь лет. Теперь ты понимаешь?

— Ты мне раньше не говорила об этом.

— А ты и не спрашивал. А если бы спросил — ничего бы не сказала, зачем подписывать тебе смертный приговор?

— Спасибо.

— Не стоит благодарности.

Постучавшись, вошел очень толстый человек с веселыми свинячьими глазками. Он принес поднос с ростбифом и жареной картошкой для Андрея. К Альбине он обращался почтительно, как к королеве, и робко, как безнадежный поклонник.

— После того как начался проект и я отбыла свой срок, пять лет как чеэсир, он не выпустил меня из зоны, а перевел секретаршей к Мате.

— К кому?

— К директору Полярного института Матвею Шавло, который и стоит за всей этой историей. Я пробыла там еще два года — до тех пор, пока Алмазов не понял, что я могу стать ему по-настоящему опасна. Вот поэтому меня перекинули на новую работу — быть подопытной крысой в городе, который разбомбят.

Андрей поднял бокал с коньяком.

— Крысе от крысы, — сказал он, — мои поздравления. Захватив тебя, они в самом деле приобрели ценнейшего сотрудника.

— Я никому и никогда не была сотрудником, — ответила Альбина. — Но в свое время ты мне сам сказал очень важные слова. За что я тебе или буду всегда благодарна, или возненавижу до конца моей короткой жизни.

— Что же за слова?

Коньяк был душистый и словно густой от запаха.

— Ты напомнил мне, что я обещала посвятить свою жизнь мести Алмазову. И поэтому я должна согласиться улететь с немцами. Ты помнишь?

— Я был прав, — сказал Андрей. — По крайней мере мы живы. И сыты.

Он с удовольствием принялся за картошку — он так соскучился по хорошей жареной картошке!

— И я, пока летела сюда, пока жила здесь, поняла, что ты прав. Но я не могу сама голыми руками расправиться с Яном, и всеми его палачами, и с Матей Шавло, который построил город, и сделал бомбу, и отлично знал притом, что люди погибают на строительстве и будут погибать всегда, пока она существует. И есть люди, ты знаешь, которые хоть и умерли, но ждут моей мести.

Альбина говорила так тихо и почти робко, словно просила прощения за столь решительные мысли. Но за этой робостью Андрей видел лишь непреклонную решимость человека, которому себя уже не жалко.

— Может быть, мне повезло, — сказала она. — И ты был прав…

Она тоже выпила коньяка, не морщась, как воду, равнодушно. Андрей понял, что за пределами своей миссии, своей мании Альбина пуста, почти пуста и равнодушна… И это подтвердилось буквально через несколько минут.

— Простите, госпожа, — сказал голос из репродуктора.

В дверь постучали. Вошел морской офицер.

— Фрейлейн Альбина, — сказал он, — простите, что я прерываю вашу беседу. Но вас просят к телефону — в кабинете.

Альбина кинула взгляд на часы.

— Подожди меня, — сказала она.

Пока Альбины не было — она отсутствовала минут десять, — Андрей управился с ростбифом и картошкой. Ему любопытно было бы поглядеть, как живет его солагерница, но он понимал, что находится под наблюдением, и потому предпочел остаться на диване и выпить еще рюмку коньяка. Теперь ему было приятно, сытно и даже клонило ко сну.

Альбина вошла в комнату, улыбнулась с порога улыбкой старшей сестры.

— Андрюша, — сказала она, — к сожалению, мне придется сегодня с тобой расстаться. Мне надо ехать.

— Опять допросы? — спросил Андрей. — Меня уже оставили в покое. Видно, от каменщика ничего больше не добьешься.

— Какие допросы? — удивилась Альбина. Потом сообразила и грустно улыбнулась. — Нет, у меня свидание, — сказала она.

— Надеюсь, деловое? — спросил, подмигнув, Андрей.

— Не знаю, — сказала Альбина, пожав плечами. — Сомневаюсь…

А так как Андрей смотрел на нее с невысказанным вопросом, она сказала:

— Мы еще увидимся, Андрюша. А пока — прости, мне надо переодеться. Машина ждет внизу, ты ее знаешь. Тебя отвезут домой.

Расставание было слишком холодным и не соответствовало встрече, словно Андрей в чем-то провинился перед Альбиной.

Она протянула ему руку, и даже в пожатии была отстраненность — Альбина думала совсем о другом, Андрей для нее почти перестал существовать. Хотя она и проводила его до лестницы, и стояла, пока он не обернулся от входной двери, и помахала ему — китайский шелк ее костюма соскользнул, обнажив тонкую изящную руку.

Машина ждала у подъезда, и человек в серой шляпе уже заранее открыл дверцу.

Настроение у Андрея было паршивым — все это было театром, призванным продемонстрировать его ничтожество.

Когда машина, увозившая Андрея, отъехала от особняка Альбины, адмирал Канарис, который ввиду важности задания сам находился в пункте прослушивания телефонной связи, сказал своему адъютанту:

— А мне жалко этого парня. Он мне нравится.

— Вы имеете в виду русского пленного? — спросил адъютант.

— Он тоже думает, что он пленный, — сказал Канарис, подивившись нечаянной точности слов адъютанта. И тут же, выкинув из головы Андрея, как лишний элемент общей картины, спросил: — А какую машину фюрер послал за Альбиной?

— Старый «Мерседес», — сказал сотрудник, сидевший за столом в наушниках: к нему стекались сведения от наружного наблюдения, — тот самый, на котором он в тридцать третьем ездил на поклон к Гинденбургу.

— Вы кончали исторический факультет? — спросил Канарис у сотрудника.

— Нет, у меня хорошая память, шеф… машина на подходе.

— Отлично, — сказал Канарис.

На следующий день адмирал Канарис катался верхом с Шелленбергом в Трептов-парке, вдали от подслушивающих ушей Мюллера.

— Фюрер глубоко увлекся русской, — сказал Канарис очевидную истину. Об этом Шелленберг знал и без него.

— Как мы ошиблись при дележе добычи, — сказал молодой собеседник. — Нам достался самый обыкновенный каменщик, а вам не только подруга русского сатрапа, но и новая возлюбленная фюрера. Но существует опасность, на нее мне указывали…

Шелленберг не назвал имени, но Канарис уже догадался, что имеется в виду ревнивый Гиммлер.

— Какая же опасность, мой друг?

— Она русская, славянка. Когда мимолетное увлечение пройдет, она плохо кончит.

— Найдите возможность передать вашему другу, — сказал Канарис, разглядывая легкие кучевые облака, барашками плывущие по теплому небу, — что фюрер полагает фрейлейн Альбину реинкарнацией Гели Раубал, мистическим возрождением его погибшей невесты. Альбина была представлена генералу Гаусгоферу и другим близким к фюреру магам…

— Не может быть!

— Разведка Мюллера опять прошляпила. Ну что