шею и часть затылка из-под шляпы. Шофер тоже молчал — все это было похоже на кадры из какого-то иностранного фильма с похищением героя мафией. Зато Андрей имел неспешную возможность смотреть по сторонам. Путь лежал через центр Берлина, деревья уже распустились, хоть листья были невелики, зато нежны цветом, и оттого воздух, наполненный нежарким солнцем, был подчеркнуто чист. Несмотря на дневное время, на улицах у центра было немало прохожих, а в парке, который они проехали, меж еще не оперившихся цветущих кустов были видны няни и мамы с колясками и молодые люди с книгами в руках. Если бы Андрей не знал, что находится сейчас в столице фашистского злобного государства, нацелившегося покорить весь мир, он мог бы с таким же успехом полагать, что судьба забросила его в Копенгаген или какую-нибудь Женеву. Впрочем, эти люди на улицах менее всего намеревались завоевывать мир и, наверное, мечтали, чтобы их оставили в покое гулять с колясками, читать романы или вести бухгалтерские книги.

Андрей помнил по картинкам, хотя жалел сейчас, что так мало интересовался архитектурой, величественное здание германского рейхстага, затем угадал Бранденбургские ворота, кажется, построенные в честь победы над Наполеоном, или это ворота у Белорусского вокзала построены в честь победы?…

Неожиданно машина свернула на боковую улицу, которая была застроена жилыми шести— и семиэтажными домами, и долго ехала по ней, а дома постепенно становились все ниже, а зеленые пространства между ними все шире, потом впереди, между домами, мелькнуло открытое пространство воды, но они не доехали до озера, а повернули на узкую и тихую улицу особняков, как будто, миновав Берлин, вернулись в район, подобный тому, в котором обитал Андрей.

Особняк, возле которого притормозил автомобиль, ожидая, пока откроются ворота, был несколько больше и, главное, отстоял куда дальше от улицы, так что к нему вела не узкая, устланная плитками пешеходная дорожка, а подъездная дорога для автомобилей, и вход не был дверью с медным звонком справа, а подъездом под узким портиком, который поддерживали четыре колонны.

Андрей поднялся по лестнице следом за человеком в серой шляпе, но тот не стал входить в дом, а только подождал, словно опасаясь, что Андрей убежит, пока застекленная дверь в особняк открылась и за ней обнаружился элегантный морской офицер, который на ученическом, почти правильном русском языке пригласил господина Берестова и сообщил, что его ждут.

Альбина сбежала навстречу Андрею по лестнице и сверху уже воскликнула:

— А я у окна стояла, ждала, думала, а вдруг не приедешь!

— Здравствуй, Альбина. — Андрей был искренне рад видеть Альбину, единственную родную душу в этом Берлине.

Она протянула ему руку, он хотел было ее поцеловать, но не решился, потому что не знал, какие здесь порядки, — за ними сейчас наблюдали внимательно несколько человек, как за подопытными кроликами, которых специально запустили в одну клетку, чтобы посмотреть, как они будут себя вести.

В сущности, за последние годы ему так редко удавалось оставаться одному — то есть быть уверенным в том, что никто за тобой не наблюдает…

— Пошли, пошли ко мне наверх! — сказала Альбина. — Гансик, вы свободны, я сама поухаживаю за Андреем, — сказала она морскому офицеру, и тот, не споря, щелкнул каблуками.

Андрей понял, что Альбине удалось поставить себя здесь иначе, чем ему, — если она и пленница, то в позолоченной клетке.

Альбина поднималась наверх первой, и Андрей наконец-то смог разглядеть, что она одета дорого и изысканно, но невызывающе. На ней был брючный домашний костюм из китайской материи, он был свободен, он как бы слегка касался ее тела, ласкал его, но притом давал возможность глазу угадать линии спины, бедер и ног и осознать их легкую изысканность.

Они вошли в гостиную, где стояли два дивана, низкий столик, на котором поместились бутылка вина и два небольших блюда с закусками.

— Я знаю, что ты пообедал, так что считай себя приглашенным на чай, — сказала Альбина, оборачиваясь к Андрею и оказываясь слишком близко от него, так что он невольно сделал движение к ней. Господи, как хороша эта женщина! И это — его грязная, обреченная на смерть, заморенная лагерная жена!

Альбина улыбнулась — он даже улыбки ее еще толком не видел — и отступила на шаг.

— Что будете пить? — спросила она, открывая дверцу бара, встроенного в высокий старинный буфет, который никак не гармонировал с современной обстановкой гостиной.

— А что пьют к чаю в вашем доме? — спросил Андрей, стараясь попасть в тон.

— Коньяк, — заявила уверенно Альбина и, поставив на столик бутылку коньяка, оклеенную черными с золотом этикетками, села на диван и показала Андрею место на другом диване — напротив нее.

Андрей понял, насколько наивны были его надежды на встречу наедине, может, даже в заросшем парке или интимности ресторана… Они сидели на сцене, и вокруг, из-за каждого угла, как из ложи, глядели невидимые, но внимательные зрители.

— Ну и как ты? — спросил Андрей, уже смиряясь с формальностью встречи. — Ты хорошо выглядишь. Красивая. Довольна жизнью?

— Спасибо, а ты? — спросила Альбина.

— Я недоволен жизнью, я плохо выгляжу, я хочу убежать или помереть, — сказал Андрей, почувствовав полное равнодушие к тому, довольны ли его словами новые тюремщики. — Я не знаю, сколько мне здесь сидеть в одиночке.

— Надеюсь, что твоя одиночка комфортабельна? — сказала Альбина, словно стараясь превратить разговор в шутку.

— Вполне. Это отдельная клетка с отдельным входом, отдельной спальней и отдельной ванной, вот только коньяка не дают, хотя, может, потому, что я не просил.

— Лучше, чем в лагере? — серьезно спросила Альбина.

— Не знаю. В лагере я был не один. Там все время были люди, неужели ты не понимаешь?

— Я не люблю людей, — сказала Альбина. — Вернее, я люблю очень немногих людей. Ты — почти такой человек.

Андрей кивнул, но его несколько покоробило то, что его оставили, хоть и допустили к грани, вне круга друзей Альбины.

— А здесь тебе хорошо? — спросил Андрей.

— Ты пей, пей, а если голодный, то я прикажу принести ростбиф. Конечно же, ты голодный!

Альбина привычным — когда она успела так войти в роль! — движением протянула руку к кнопке звонка, которой заканчивался белый провод, лежавший на подлокотнике дивана.

— Я вас слушаю, — донесся голос, словно говорили по телефону, но чуть громче.

— Ростбиф, пожалуйста, и скажи, Герберт, там не осталось жареной картошки с обеда? Той, которую ты так чудесно делаешь.

— Один момент, фрейлейн, — ответил голос.

— Сейчас повар сам принесет, — сказала Альбина.

— За что тебя так полюбил адмирал? — спросил Андрей.

— Во-первых, ты, наверное, забыл, что я была в