Помимо французского языка, пришельцы принесли с собой свою систему законов и общественных порядков, которым они следовали с рождения и от которых не собирались отказываться. Эти нормандские обычаи во многом отличались от английских, но часто только внешне. В то время подобные различия имели большое значение, и было бы ошибочно недооценивать признаки даже малейшего несходства. В достаточно устойчивой классовой системе разница иногда обнаруживается лишь по неуловимым оттенкам поведения в обществе. Однако когда отличия поверхностны и зависят от моды, происходят изменения, которые могут иметь важные социальные последствия. К примеру, всегда существовала возможность, что английские привычки станут популярными среди нормандцев — взять хотя бы то, что английские женщины казались им особенно желанными. Эта тенденция получила определенное развитие при жизни второго поколения англичан нормандского происхождения. Тот факт, что различия не были настолько велики, чтобы исключить возможность компромисса, можно показать на примере феодального рыцаря, считающегося символом новой культуры. Французский всадник (chivaler) в королевстве стал вскоре называться cniht (домашний слуга староанглийского дворянина), и это значение закрепилось в языке. Отсюда мы можем с уверенностью заключить, что между словами cniht и chiualer не было принципиальной разницы, и когда люди видели, как граф Роберт Мортенский скачет в сопровождении своих chivalers, то он мало чем отличался от их воспоминаний о Гарольде, едущем верхом со своими cnihtas. Вероятно, более всего нормандцы в Англии оставались французами по своему духу в период между 1066 и 1087 гг.; некоторым их обычаям было суждено укорениться в Англии и обогатить это общество; их превосходство в некоторых аспектах — прежде всего в военном деле — было очевидным, однако, кроме языка, ничто не мешало им постепенно стать одним целым с местным населением и перенять его традиции.

По воле исторических судеб английская аристократия оставалась франкоязычной еще несколько столетий. Однако задолго до того, как французский язык стал оказывать максимальное влияние на жизнь в Англии, язык перестал быть признаком, отличавшим одну нацию от другой. Французский язык просто стал частью культурного общества, и способность говорить на нем широко распространилась повсюду и среди разных слоев населения. В то же время в высокопоставленные сословия просачивалось и знание английского языка. Все, кто родился и воспитывался в королевстве, так или иначе говорили по-английски, и только для высшей аристократии этот язык не становился родным. В угнетенном положении, если такое вообще было, английский язык находился очень недолго. Вклад нормандцев в культуру в большинстве других аспектов имел второстепенное значение. Иноземцы принесли— и в дальнейшем приносили — с собой распространившиеся во Франции новые моды и тенденции — вроде архитектурных стилей, обычаев военного искусства, религиозных и просветительских движений, — большинство из которых рано или поздно оказало бы влияние на королевство — хотя, возможно, в некоторых случаях и не так быстро — независимо от того, произошло бы завоевание или нет. Нормандцы были и разрушителями замкнутой островной цивилизации, обладавшей высокой самостоятельной ценностью, и носителями новых идей, имевших большой исторический потенциал. В связи с этим пытаться точно определить, какие влияния были положительными, а какие — отрицательными, означает лишь вступать в бесплодные и бессмысленные споры.

Вильгельм был воином по натуре. Ничто не указывает на то, что у него были интеллектуальные интересы или что он изучал искусство или методику управления как государством в целом, так и его административно-хозяйственной сферой. Управлять для него значило, помимо сохранения мира, проводить в жизнь свои права, добиваться верности своих подчиненных и обеспечивать выполнение своих приказов. Как и его старших сыновей — Роберта Коротконогого и Вильгельма Рыжего, — «чиновником» его назвать нельзя. Вильгельм понятия не имел, что значит уединение, и возможностей поразмышлять в одиночестве у него было мало. Несомненно, он мог интересоваться вопросами применения законов на практике, но даже в этой сфере, видимо, предпочитал пользоваться услугами юстициариев. Если сравнивать Вильгельма, например, с его младшим сыном Генрихом I или правнуком Генрихом II, то мы прекрасно видим, насколько невелико было его рвение в управлении государством и насколько примитивными были его достижения в этой сфере. Безусловно, было бы несправедливо сравнивать его с будущими поколениями — людьми, выросшими в другом, быстро меняющемся мире. Однако, с другой стороны, с полным правом можно сказать, что Вильгельм никоим образом не опережал свой век и, пожалуй, даже несколько отстал от него под конец своей жизни. Тем не менее он обладал одним качеством, которое часто встречается у хорошего воина, — способностью отдавать четкие простые приказы и доверять их успешное выполнение подчиненным. У нас есть все основания считать, что Вильгельм всегда знал, чего он хочет, располагал верными людьми, готовыми исполнять его волю, и умел добиться реализации своих планов.

Итак, Вильгельму было свойственно достаточно простое отношение к управлению, но, помимо этого, ему, возможно, также не хватало и новых идей. Из наших скудных сведений об управлении Нормандией становится достаточно ясно, что он не был знаком с тем, каким образом следует распоряжаться верховной властью, и поэтому не мог воспользоваться подобными знаниями на королевском троне. При герцогском дворе и в населенных пунктах Нормандии не было ни искусных администраторов, ни соответствующих процедур и чиновничьих должностей — ничего такого, что могло бы послужить образцом для создания системы управления в Англии. Более того, Вильгельму не хватало времени, чтобы управлять королевством. Как только он навел в стране порядок, он стал бывать здесь лишь в том случае, когда его вынуждала к этому какая-нибудь угроза или народные волнения. В промежутках между войной и охотой ему приходилось принимать разные решения, но он, должно быть, обычно действовал сообразно тем сведениям, которые ему предоставляли другие. Неоспоримо, что Вильгельм пользовался величайшим авторитетом и не просто держал в своих руках бразды правления, а умел быть властным, но в такой же степени очевидно, что он, как правило, ставил себя выше забот административно-хозяйственного характера — он просто отдавал приказы, а уж его слуги должны были найти способ претворить их в жизнь.

Взойдя на трон, Вильгельм в первую очередь, вероятно, пожелал узнать, каковы его права и полномочия. Для этого у него были опытные наставники. Никто не был так хорошо осведомлен о секретах правления Эдуарда, как архиепископы Стиганд и Эльдред, а Годвин, Моркар и Вальтоф были эрлами уже не в первом поколении — этот титул носили и их отцы, и деды. Кроме того, при дворе находились люди, помнившие, какие королевские права установил еще Кнут, а также какими правами обладают епископы, аббаты, эрлы и тэны. Хватало и тех, кто мог указать Вильгельму на то, чего ему не следует делать. Эльдред, принимавший клятву короля во время коронации, был отважным человеком, и легенда гласит, что он не боялся противостоять государю. Несомненно, Вильгельм не преминул вступить во все права, которыми пользовались его предшественники, а так как по меркам того времени эти права были очень большими, то маловероятно, что он был неудовлетворен своим наследием или намеревался расширить королевские полномочия. Хотя между 1066 и 1071 гг. в королевстве царило смятение, а управление носило в сущности военный и деспотический характер, Вильгельм нуждался в поддержке со стороны английской церкви и поэтому действовал в рамках английских обычаев. Когда в 1070 г. произошла «чистка» епископата, преемственность власти была уже в основном достигнута, а так как король вскоре перестал бывать в своем королевстве, то сложившаяся система вряд ли подверглась коренным изменениям. Однако каждый король обладает индивидуальными чертами, и повышенный интерес при изучении каждого отдельного царствования вызывают именно особенности использования королевских прав.