Я распахнула окно, и Робин подставила корзину под дождь, морщась от пара, поднимавшегося вокруг ее рук. Когда она закрыла окно, руки ее оказались обожжены, на коже вздулись волдыри.

– Черт, – пробормотала она, роняя корзину на пол. Я поддела ее ногой, чтобы поставить прямо, палец обожгло протекшей расплавленной пластмассой.

– Наверное, поэтому рекомендуют проводить этот ритуал на улице, – сухо заметила Робин.

– И вот почему следовало использовать… с чем угодно, только не с Синди.

Мы посмотрели друг на друга, потом на корзину, где изуродованное лицо куклы расплавилось в жуткую ухмылку, руки изогнулись, волосы спекались в застывшую вонючую массу. Мы с Робин еще раз переглянулись и засмеялись. Сначала это был негромкий смешок, потом – дикий хохот, до боли в ребрах и скулах.

Когда мы наконец пришли в себя, продолжая, впрочем, время от времени пофыркивать, икать и хихикать, Робин извлекла куклу со дна корзины и, взяв двумя пальцами, перевернула ее вверх ногами.

– Пойду отнесу на место, – сказала она и вышла в коридор.

Я легла на кровать и вскоре услышала, как щелкнула, закрываясь, дверь, и почувствовала, что Робин легла рядом и сплела свои пальцы с моими. Я повернулась к ней, она едва заметно улыбалась.

– У меня совсем не осталось сил, – еле слышно выговорила она. – Это было слишком хорошо. – И она провалилась в сон.

Мы спали, держась за руки. Когда я проснулась, Робин уже не было. К подушке была приколота бумажная птичка-оригами. Я развернула ее, испачкав руки в еще не просохших чернилах.

«Увидимся в школе. Люблю тебя».

Продолжая улыбаться, я села на кровати. Шторы хлопали на ветру. Это был день, который хотелось удержать, сохранить в памяти, как в янтарной смоле. Я потянулась к дневнику, слова рассказа о прошедшем замечательном и волнующем дне уже складывались в голове.

На тумбочке я обнаружила пустые кружки, горку пепла и каменной крошки, какие-то смятые бумаги и ручки, но дневника там не было. Я заглянула под тумбочку, затем под кровать, порылась в ящиках. Перевернула вверх дном всю комнату, заглянула в каждый уголок. Порылась в памяти, вспоминая момент, когда я видела его в последний раз.

Дневника не было.

Придя на следующий день в башню, я заметила, что девочки смотрят на меня большими глазами. Я подошла к столу, они стояли вокруг какой-то книжки. Узнав порванные страницы и расплывшиеся чернила, я вздрогнула.

Мой дневник.

Теперь мои секреты не только мои.

Я вспомнила написанное – слова, которые собиралась вычеркнуть, замазать, – ужас пережитого с Томом, запечатленный на бумаге по свежим следам. Хотя с каждым днем он все более стирался из памяти. Теперь, когда они прочитали написанное, я почувствовала, будто меня вновь изнасиловали.

Я посмотрела на Алекс и Грейс и стала вслушиваться в то, что говорила Аннабел, стараясь поймать нить ее мысли.

– Быть может, – говорила она, – лучше всего прожить жизнь в стремлении к тому, что объединяет оба мира – реальный и воображаемый. Быть может, лучше тянуться не к будущему, к тому, что, вероятно, представляется вам невообразимой тоской, сплошными повторами, медленным умиранием, а к волшебству нашего собственного уникального прошлого. Обратиться к прошлому, которое мы разделяем с теми, кто был до нас, для кого повседневный жизненный опыт представлял собой стремление к тому, что заставляет наши сердца биться чуть быстрее, наполняет нашу жизнь волшебством, а души – восторгом самопознания. – Она закрыла книгу, по очереди посмотрела на каждую из нас. – Быть может, нам следует тренировать свой ум, следовать своим убеждениям, зову собственной воли. Может, это и есть то, что называется жизнью. Или – дорогой к возвышенному.

Зазвенел колокол, и, словно удивившись, она еще раз оглядела нас.

– Ну что ж, – заключила Аннабел, – полагаю, на сегодня это все. И я буду весьма признательна, если до нашей следующей встречи вы уладите свои отношения.

Лишь услышав монотонное жужжание пришедшего в движение лифта, мы разом пришли в движение. Алекс и я повернулись к Робин, тараторя наперебой каждая про свою украденную книгу. Грейс сидела, уставившись в страницу, водя по ней измазанным сине-черными чернилами пальцем. Робин, явно наслаждавшаяся тем, что оказалась в центре внимания, сидела на стуле Аннабел и слегка улыбалась.

Нас снова прервал звон колоколов сверху, и мы замолчали, глядя друг на друга. Над головой лилась мелодия, а птицы будто откликались на нее. Когда все стихло, Робин села, опершись локтями о колени.

– Давайте хоть на минутку все успокоимся.

Алекс и Грейс посмотрели на нее, затем Алекс искоса бросила взгляд и на меня – я в ответ на слова Робин послушно села, а теперь покраснела от такой готовности повиноваться и хотела было уже снова встать.

– Помните, что говорила Аннабел о мести? – торжественно, хоть и с некоторым смущением, свидетельствовавшим о неуверенности, испытываемой человеком, слишком близко подошедшим к краю пропасти, начала Робин.

Эта легкая заминка в ее браваде заставила меня замереть на месте, я моргнула, вспомнив, почему так разозлилась, – но в сравнении с тем, что я испытывала еще несколько мгновений назад, злость поутихла.

– Робин, – начала было Алекс.

– Говорила она, – продолжила, подняв руку, Робин, – что женщины должны мстить за тех, кому причинили зло. – Она посмотрела на Грейс, потом на меня. – Так?

– Она говорила о такой потребности, – поправила ее Грейс. – Она, если не ошибаюсь, говорила, что эта потребность лежит в основе женского единства.

– Точно, – просияла Робин. – Отсюда следует, что когда возможность мести появится, мы, во имя этой общности, обязаны ее использовать, верно?

– Нет, нет, это плохая идея, – мягко возразила Алекс и повернулась ко мне. – Слишком опасно. – Робин за ее спиной закатывала глаза. – Есть ведь и другие книги, там описываются другие заклинания, но…

– Но только это действительно работает, – не дала ей договорить Робин. – Вот что важно.

Я посмотрела на нее, потом на Алекс; потом снова на Робин и наконец спросила:

– Ладно, что там говорится?

Алекс застонала, вскочила со стула, подошла к окну, выходившему на восток, и посмотрела вниз на школьный двор.

– Фурии способны восстанавливать порядок и отбирать власть у тех, кто ею злоупотребляет. Взывая к этим богиням, человек молит о божественной справедливости, которую эти божества вершат, воздавая по заслугам в смертном мире тем, кто творит зло.

– Ну и? – Алекс повернулась к нам. – Что там еще говорится, Робин?

– Ритуалы должны совершаться, – нахмурилась Робин, – только тогда, когда этого действительно требуют обстоятельства, и лишь теми, кто имеет опыт. – Она помолчала. – Это, впрочем, общее правило. И опыт у нас имеется.