из них? Александр Михайлович произвел впечатление куда более разумного существа, чем его сын. Он вполне мог убедить Лизу отдать опасную вещь на хранение и тогда сейчас попросту выжидает, надеясь воспользоваться козырем потом, когда все немного утихнет и исчезнет опасность, что Рысьина его загрызет за неповиновение и обман.

– Просто уперлись вы в один вариант, уж простите меня, Елизавета Дмитриевна, а жизнь, она такая штука, на месте не стоит.

– Вы что-то предлагаете, Мефодий Всеславович? – осторожно уточнила я.

– Так с Волковым поговорить бы, – неуверенно ответил он и быстро добавил в ответ на мой протестующий рык: – Я ж не о том, чтобы союз с ним заключить, а о том, чтобы выяснить, что он знает и про артефакт, и про лису вашу, так странно появившуюся. Ежели вы форму эту принимать не можете, значит, контроля у вас над ней нет. А вот не может быть так, чтобы у нее был контроль над вами?

Я только и смогла, что испуганно икнуть. Только не хватало, чтобы контроль надо мной получила эта инфернальная образина с лазерными прицелами вместо глаз. Но неужели я не почувствовала бы постороннее вмешательство?

– Как она может это провернуть? – чуть хрипло спросила я.

Мефодий Всеславович постучал пальцами, сложенными в щепоть, по голове.

– Подарок-то явно не от Велеса, – сказал он, пугая меня еще сильнее, – стало быть, и способы там грязные, душу вымораживающие. А что вы супротив выставить можете? Ничего, ибо не знаете, с чем боретесь. А Волков знает.

– Вопрос, скажет ли, – проворчала я, принимая правоту домового. – Ни на какие соглашения я с ним не пойду.

– А и не надо. Вам нынче хоть крупицу знаний урвать. А где ее взять? Только у врага.

У врага брать ничего не хотелось. Не потому, что я была столь принципиальна, а потому, что была уверена: Волков просто так делиться ничем не будет.

Я подошла к зеркалу в толстой резной позолоченной раме, висевшему в простенке между окнами гостиной. В нем тотчас же зажглись красными, пока неяркими угольками лисьи глаза. Она следила за мной и явно злилась, что я ее игнорирую. Что ж, можно и внимательней посмотреть. Поиграть в гляделки. Я уставилась прямо в разгорающиеся красные точки и почти тут же пожалела. Казалось, через глаза лучи ввинчиваются прямо в мозг, и не просто ввинчиваются, а пытаются там что-то сотворить. Отшатнуться я не успела, меня накрыло воспоминанием.

Словно кусок с рваными краями, выхваченный из цельного полотна. Неизвестно, что было до. Неизвестно, что было после. Но сейчас мы, я и мой собеседник, сидели на скамейке. На мне легкие шелковые брюки, краями которых играл летний ветер, и элегантные туфли, одной из которых я покачивала, пытаясь скрыть раздражение. Раздражал меня сидящий напротив парень с внешностью, ничем особо не запоминающейся, пока не поймаешь его взгляд. Темный, нехороший взгляд, поднимающий все гадкое, что обычно прячешь в самых дальних закоулках души. И гадкого поднялось уже столько, что хотелось снять туфлю и подкованной шпилькой врезать по сволочи, которая подарила призрачную надежду, просуществовавшую ровно до момента, когда он сказал, что потребуется взамен на излечение сестры.

– Я понимаю, вы сейчас мне не верите, – тем временем говорил парень низким неприятным голосом. – Считаете бредом?

– Считаю, – согласилась я. – Сама себе удивляюсь, что продолжаю вас слушать.

– Потому что других шансов спасти вашу сестру нет.

– Боюсь, их вообще нет. Ей сейчас поможет только чудо.

Он прищелкнул пальцами, и на их кончиках зажглись красные огоньки. Я лишь скептически скривилась: слишком много повидала в этой жизни дешевых фокусов, чтобы на них покупаться.

– Я вам и предлагаю чудо. А взамен вы всего лишь выполните мою просьбу. Несложную.

Огонь он убрал столь же просто, как и призвал.

– Ваша просьба звучит как горячечный бред.

– Не верите в магию?

– А есть те, кто в нее верит?

– Неделя. – Он встал и посмотрел на меня так, что появилось желание снять уже обе туфли, но не чтобы запустить их в собеседника, а чтобы быстрее от него удрать. – За эту неделю Светлане станет лучше, и вы убедитесь, что я вас не обманываю. Но откажетесь помочь – и все вернется на круги своя. И тогда только вы, Марина, будете виноваты в ее смерти. Будете знать, что могли спасти и не спасли.

– Елизавета Дмитриевна, очнитесь! – Мефодий Всеславович по щекам хлопал не сильно, но паники в его голосе хватило бы на десяток домовых. – Что она с вами сделала?

Первое, что бросилось в глаза, когда я их открыла, – это сияющая люстра на потолке. Я лежала на полу, затылок ощутимо побаливал: наверняка приложилась со всего размаха.

– Уже все, – голос прозвучал твердо, но сесть я бы не решилась. – Не стоило мне смотреть лисе в глаза.

Или стоило? Возможно, лиса – ключ к той части памяти, что от меня заперта? Теперь я хотя бы знаю, почему согласилась сюда попасть. Та таинственная Светлана, имя которой всплыло в памяти при пробуждении в этом теле, оказалась моей сестрой из прошлой жизни. Скорее всего, больной или даже умирающей. Лица ее я, сколь ни напрягалась, вспомнить не могла. Впрочем, свое прежнее лицо тоже. В показанном мне куске воспоминания не было зеркала, а глаза собеседника ничего не отражали, они были словно два прокола в пустоту. Не сам ли Темный бог со мной разговаривал?

– Елизавета Дмитриевна, что с вами? – заголосила Полина, некстати зашедшая в гостиную.

Моего падения она наверняка не слышала, но сейчас все плетения развеялись: стоит потерять сознание, и они более ничем не удерживаются. Слышала ли она причитания домового? Или тот может скрывать свое присутствие от нежелательных особ? Сейчас-то его заметно не было, а Полина ничем не показывала, что слышала чужой голос.

– Со мной ровным счетом ничего не случилось. Неужели я не могу помедитировать?

– Помедитировать? У вас кровь около головы натекла, – тихо сказала она.

– Перенапряглась при медитации. – Я села слишком резко, и голова сразу же закружилась, но показывать слабость я не стала. – Такое бывает.

– Когда маг перенапрягается, у него кровь из носа идет, – некстати проявила осведомленность Полина. – А у вас из затылка.

– У каждого свои особенности. – Я потрогала затылок. Кровь уже начала подсыхать. Это сколько я провалялась? – Из носа неэстетично. Он распухает, а кровь пачкает одежду.

– А так она пачкает ковер, – отметила прислуга.

Так нагло отметила, что захотелось ее действительно переименовать. В Прасковью, например. И отомщу за наглость, и Поленьке приятное сделаю. Хотя нет, делать приятное Свиньиной-Морской в мои планы не входит.