Во время младенчества детей Клэй и Аманда распределяли обязанности из расчета «один на один». В ту первую ужасную зиму Клэй вел Арчи в Транспортный музей Нью-Йорка – крытое помещение, но всегда очень холодное, потому что оно было построено на старой станции метро. Аманда ходила по квартире с Рози, отчаянно требующей грудь, и слушала альбом Бьорк о том, как здорово заниматься сексом с Мэтью Барни[43]. Если Аманда вспоминала об этом, то все еще слышала скрип половицы под ногами в одном месте возле кухни. Если Клэй думал об этом, то все еще видел поезда из более невинной эпохи: ротанговые сиденья, потолочные вентиляторы – припаркованные на устаревших рельсах музея. Аманда сняла грязное постельное белье. Клэй отвел мальчика в гостиную.

– У нас есть градусник. – Рут предусмотрительно заполнила ванную комнату полезными вещами. Анальгетики для взрослых и детей, повязки, йод, физиологический раствор, вазелин.

– Это было бы прекрасно. – Клэй помог мальчику натянуть слишком просторный свитшот, пригладил его спутанные волосы. Сел рядом с ним на диван, и они выглянули на задний двор, на драму дождя, наполняющего бассейн.

Материнская мышечная память была сильна. Рут вернулась с лекарствами.

– Давайте измерим его температуру.

Так же было и с отцовским инстинктом. Д. Х. помог Роуз найти припрятанные запасы: сахарную пудру, тюбики декоративных гелей, свечи на день рождения, посыпку, гремящую в пластиковых банках. Роуз не была дурой, но ей хватало и того, что она могла отвлечься. Они осторожно переместили торт на тарелку, и она мастерски повернула его лопаткой: неподвижный, с толстым слоем глазури.

– Спасибо, – сказал Клэй.

Рут взяла мальчика за подбородок и поместила острие стеклянной трубки ему под язык.

– Ты действительно горячий на ощупь. Но давай посмотрим насколько.

– Как сейчас себя чувствуешь, дружище? – Клэй обращался к этим мужским нежностям, когда больше всего волновался. Он уже спрашивал. Арчи уже отвечал. Он хотел обнять его, хотел объять его своим телом, но мальчику это не понравится, потому что мальчик был почти мужчиной.

– Я в порядке, – пробормотал Арчи через градусник, не в силах выразить свойственное ему подростковое презрение.

Рут изучила непостижимый инструмент.

– Сто два[44]. Неплохо. Но и не хорошо.

– Пей воду, приятель. – Клэй сунул мальчику в руку стакан.

– Возьми вот. – Рут вытряхнула две таблетки тайленола[45] так же, как милый маленький дуэт Д. Х. и Роуз посыпал торт сахарным конфетти.

Арчи сделал, как его просили. Удержал во рту глоток жидкости, затем положил туда таблетки. Сглотнул и попытался определить, больно ли его горлу. Он хотел посмотреть телевизор, или вернуться домой, или окунуться в телефон, но ничего из этого не было возможно, поэтому он просто сидел и ничего не говорил.

– Пойду помогу Аманде. – Рут была рада проблеме, которую нужно решить, или проблеме, которую можно решить. – А ты просто отдыхай.

Обнаружив, что ванна наполнена водой, предназначенной для спасения их жизней, Аманда отнесла грязные простыни в хозяйскую ванную комнату, смыла (к счастью, водянистую) рвоту в кафельном душе. Она выжимала их как могла, скручивая хлопок, пока ей не стало страшно, что он порвется. Она была зла, и это было подходящее чувство для такого занятия. Она вытерла руки и пошла в спальню. Как быстро они заняли пространство: клубок грязного белья, использованная бумажная салфетка, журнал, стакан воды, все эти маленькие признаки того, что они существовали и что переживали. Деревья отмечали свою жизнь невидимыми кольцами, а люди – мусором, который оставляли повсюду, – как способ настоять на собственной значимости. Аманда начала приводить комнату в порядок.

– Тук-тук, – Рут сказала это как персонаж телешоу, когда прошла по коридору в комнату, корзина для белья прижата к бедру. – Не хочу мешать. В любом случае я думала устроить стирку.

Аманда почему-то сделала что-то вроде реверанса. Ну, это же была комната Рут.

– Извините. Я могу постирать простыни Арчи.

– Не извиняйтесь. Просто бросьте их сюда. Кажется, он в порядке. Температура сто два.

– Сто два?

– Кажется, высоковато, но вы знаете, у них в детстве всегда высокая температура. Их новенькая иммунная система работает сверхурочно. Я дала ему немного тайленола.

– Спасибо.

– Вы тоже можете сложить сюда одежду. Я просто… пока электричество еще есть.

Это было слишком интимно, но Рут это предвидела. Это спасло бы их от заезда в прачечную по пути домой. Аманда не знала, что прачечная закрыта. Не знала, что китаец, который владел ею, находился в лифте, который перевозил пассажиров между турникетами и платформой поездов ветки R в Бруклин-Хайтс, и что он там уже много часов, и что он там умрет, хотя это случится еще через много часов.

– Это умно. Спасибо.

Они относились друг к другу так, будто им предстоит дуэль. Может, это неизбежно. Рут жалела эту женщину. Она знала, что от нее требовалось, и ненавидела это. Ей приходилось притворяться, что она хороший человек. Но как же Майя и мальчики?

– Знаете, вы можете остаться. Если хотите.

Маленький дом как спасательный плот. Незнание как вид знания. Это не привлекало Аманду. Вечность (как будто она была им дарована) с этими людьми. Часть ее все еще сомневалась, не мошенничество ли это, не заблуждение ли. Это была пытка, вторжение в дом без изнасилований и оружия. Тем не менее эта женщина была самым близким союзником, который имелся у Аманды. Она покачала головой.

– Арчи нужен врач.

– Что, если он нужен всем нам? Что, если это внутри нас? Что, если что-то начинается, что, если все заканчивается? – этот подтекст был неизбежен. Люди по-прежнему называли амазонские леса легкими планеты. Вода по пояс глубиной плескалась над венецианским мрамором, а туристы улыбались и фотографировались. Это было похоже на некое молчаливое соглашение: каждый смирился с тем, что все разваливается. То, что дела плохи, было общеизвестно – и это определенно означало, что на самом деле все еще хуже. Рут не была таким человеком, но она чувствовала, что болезнь расцветает внутри ее тела. Болезнь была повсюду, была неизбежна.

– Я не могу думать о вещах, которых мы не знаем. Мне нужно сосредоточиться на этом. Арчи нужен врач, и завтра утром я отвезу его к врачу.

– Но вы боитесь. Я боюсь.

– Это ни к чему не ведет. Я не могу здесь оставаться. Не могу прятаться. Я его мать. Что еще мы можем сделать?

Рут села на край кровати. Она не могла поехать в город или за его пределы, в Нортгемптон. Ей хотелось просто лежать в постели.