Недавно его попросили перепланировать Рим. По иронии судьбы, Жорж Эжен Осман был сыном эльзасских протестантов. Архиепископ Парижа сделал ему комплимент, который отпечатался в его памяти, и его он хотел бы увидеть выгравированным на постаменте:

«Ваша миссия поддерживает мою. На широких, прямых улицах, полных света, люди не ведут себя в той же грубой манере, что и на узких, извилистых и темных улочках. Принести воздух, свет и воду в лачугу бедняка означает не только возвратить физическое здоровье, но и содействовать хорошему ведению домашнего хозяйства и чистоте, что таким образом улучшает нравственность».

Это также позволяет такому занятому человеку, как барон Осман, добираться до любого района Парижа в течение часа и в презентабельном виде. Это значит, что он может сочетать исполнение своих обязанностей отца и мужа с официальными функциями и выступлениями мадемуазель Селье – актрисы, которую он одевает, как свою дочь, – в Опере и Мари-Роз в Комической опере. Он создал город для влюбленных, у которых есть семья и работа.

Он был привлечен к делу благоустройства Парижа как паровой каток, как опытный человек с твердым характером. Он знает, что любой режим рушится не на баррикадах, а за столами комитетов. Императору не следовало распускать Муниципальный совет, но он хотел бы посмотреть, как он будет вести себя, имея одну голову (его собственную). Барон Осман не собирается распоряжаться бюджетом, как мелкий буржуа. Дни осторожных префектов, придерживающихся патерналистской линии поведения, кончились. Такому огромному городу, как Париж, нужно позволить свои причуды и расточительство. Париж – это куртизанка, которая требует дань в виде миллионов и полностью гармонизированного антуража: клумб, киосков, урн для мусора, рекламных тумб, уличной мебели, общественных туалетов. Она не удовлетворится небольшими улучшениями.

В тот же месяц дом, где прошло его детство, будет снесен.

Его часто спрашивают (хотя не так часто, как ему хотелось бы), как ему удается управлять городом и одновременно перестраивать его. Он отвечает так, как отвечал своим бухгалтерам и инженерам, когда принял должность префекта Сены тринадцать лет назад: «В двадцати четырех часах больше времени, чем думает большинство людей. Многие дела можно сделать между шестью часами утра и полночью, когда тело активно, ум деятелен и открыт, отличная память и особенно когда человеку нужно лишь малое количество сна. Помните также, что есть еще воскресенья, которых в году пятьдесят два».

С того дня, когда он взял в свои руки бразды правления в 1853 г., три главных бухгалтера умерли от переутомления.

Он смотрит на площадь и видит ряд фиакров-такси и небольшой отряд кавалерии. Должен появиться император, чтобы посмотреть заказанные фотографии. На пути его кареты встретится отрезок не отремонтированного гудронированного шоссе, где авеню Виктория соединяется с улицей Сен-Мартин, и он прибудет приблизительно на три минуты позже.

Семнадцать лет назад Луи-Наполеон приехал на Северный вокзал с картой Парижа в кармане, на которой несуществующие улицы были отмечены синим, красным, желтым и зеленым карандашами в соответствии со степенью их необходимости. Почти все эти улицы были уже построены или намечены к строительству, а многие собственные идеи барона улучшили изначальный план. Остров Сите, на котором двадцать тысяч человек жили как крысы, сейчас является островом административных зданий с моргом, расположенным на его оконечности. Воды реки Дюис были подведены сюда при помощи акведука длиной сто километров, и парижанам больше не приходится пить свои собственные отходы, выкачанные из Сены или профильтрованные через трупы их предков.

Осман рассказал императору о беседе, состоявшейся после заседания совета, потому что император любит слушать о том, как его паровой каток «затыкает за пояс» министров и государственных служащих:

– Вы должны были бы быть уже герцогом, Осман.

– Герцогом каким?

– Ну, я не знаю, герцогом Дюисским.

– В таком случае герцога[5] было бы недостаточно.

– Да? Тогда кем же? Принцем?..

– Нет, тогда меня надо было бы сделать аквагерцогом[6], а такого нет в списке дворянских титулов!

Некоторые говорят, что император никогда не смеется, но он засмеялся, когда услышал об аквагерцоге.

Все, что связывает его с императором, хорошо для Парижа. В тот год его дочь родила от императора ребенка за три дня до заключения брака, на который император дал свое благословение. Его величество даже предложил заплатить за приданое, от чего барон отказался, потому что никто не должен иметь возможность обвинить его в коррупции.

Он стоит там, где зеркало показывает его во весь рост от лысой головы до начищенных ботинок. В такие минуты, как эти, когда в его распорядке дня есть несколько минут, он позволяет себе роскошь предаться воспоминаниям. Он вспоминает мальчика с телом мужчины и не сочетаемой с этим восприимчивостью к астме. Он вспоминает – в таком порядке – свой дом в тихом квартале Божон, башмаки, ожидавшие его каждое утро, прогулка пешком на лекции в Латинский квартал, унылое зрелище, открывавшееся у арки старого моста Сен-Мишель, на которое, как на оскорбление, он натыкался взглядом, и состояние своих ботинок после пересечения площади, где сливались воедино сточные воды Латинского квартала.

Вся эта неприглядность будет исчезать из одного выпуска карты города за другим. Бульвар Сен-Мишель врезался в хитросплетение улиц, а новый бульвар Сент-Андре уничтожит следы площади Сент-Андре-дез-Арт.

Линии домов, открывшиеся благодаря бульвару Сен-Мишель, получили завершение в виде фонтана, изображающего оскаленного дьявола (слишком маленького, на вкус барона), которого попирает ногами святой Михаил с крыльями, прекрасными, как водонепроницаемый плащ. Он называет это своей местью прошлому.

Когда он отвел императора посмотреть этот новый вход в Латинский квартал, император посмотрел на параллельные линии, образованные фасадами домов, и его взгляд упал, как и было запланировано, на шпиль церкви Сент-Шапель за рекой. Тогда он обернулся к барону и сказал с улыбкой: «Теперь я вижу, почему вам так принципиально важна была симметрия. Вы сделали это ради этого вида!»

Он слышит стук копыт лошадей и лязг сабель гвардейцев на площади внизу. Император увидит фотографии и, наверное, на этот раз не будет дразнить его на предмет его «слабости» к симметрии. Он всегда говорит о Лондоне, где движение транспорта и перемещения войск были самым главным. Но Осман напоминает ему: «Парижане более требовательны, чем лондонцы». Он известен тем, что втрое расширил улицу, желая произвести впечатление, а также для того, чтобы (как он признается) саботировать жалкие планы любимого архитектора императора Итторфа. Возможно, он паровой каток, но он понимает законы красоты. У картины всегда должна быть фокальная точка и рама, вот почему сейчас можно стоять посередине Севастопольского бульвара и видеть Восточный вокзал на одном его конце и Трибунал де коммерс, как точку, на другом – за исключением тех моментов, когда с Сены поднимается туман, заполняя улицы и неясные перспективы, превращая экипажи и пешеходов в шествие серых привидений.