не окажется с топориком да космами рыжими… Ну а пока приходится питаться душами людскими, дабы на уровне себя поддерживать… — Мельванес снова скрипнул зубами, ибо в ноге опять стрельнуло, на этот раз в голени. — Вот ведь дрянь, а, так напакостить умудрилась! Сварю живьём в чане со смолой, шельма коварная…»

— С вами всё в порядке? — Горибор осмелился прервать невесёлые думы Мельванеса, ибо порой тот впадал в ступор, не слыша и не видя никого и ничего вокруг, как будто отключался от внешнего мира, что очень беспокоило сотника. «Старик поплохел, конечно… Надо бы ему ещё души подогнать… Чего мелочиться, всех и забрать скопом из Бобруйки! Послезавтра приведут ещё полтинник местных, опосля же смотаемся всей оравой да притащим остальных… Всех, кто там остался, всех и приведём! Стариков, женщин, детей… Никого не жалко, никого… За отца, за братьев… За Кулбаха, за Варград!»

— Всё хорошо, — Мельванес как будто очнулся от летаргического сна. — Спрашивай ещё, чего хотел, что мнёшься, аки дивчина?!.

— Что это за туман такой аль дымка утренняя, что омывает Лудогора будто водицей мутной со всех сторон? — про себя лишь вскользь подивившись тому, откель колдун узнал, что вертится у него на языке вопросец один, поинтересовался сотник, немного при этом запнувшись.

— Заклятие сохранения телесной оболочки в действии. Кабы не оно, давно бы уже черви земляные плотью его питались… А теперь ступай, приведи ко мне одного сельчанина. Любого! И никому меня не тревожить сегодня более, пока сам не вызову!

Горибор молча поклонился и спешно покинул местное капище, оставив тёмного волхва наедине с останками своего сына. Хоть и хорохорился он, себя приободряя, но находиться рядом с мёртвым Лудогором было довольно тягостно. Нет, покойников сотник не боялся. Скольких он повидал в своей жизни, не счесть. Пугало его, а одновременно и будоражило то, что замыслил старый некромант: вернуть сынка в мир живых. Это было сколь противоестественно, столь и волнующе! «Если у него выгорит, за братьев с батей попрошу! — размышлял про себя серый витязь. — Авось не откажет своему верному псу да сотворит очередное чудо! Надежда хоть и слабенькая, но это лучше, чем ничего!..»

— Вытаскивайте одного… любого, и к владыке ведите, срочно! — бросил спешно подлетевший сотник четырём прогуливающимся туда-сюда караульным, что стерегли пять избушек с пленными.

— Сей миг, Горибор, сейчас всё будет! — спустя минуту врата ближайшей ветхой избушки отворились, и оттуда с раздавшимися глухими ударами, криками и руганью варги выволокли за волосы белокурую женщину лет тридцати на вид. Захлопнув дверь и не обращая внимания на гневные выкрики да слезливые причитания, один из воинов, Бушигост, на пару с Горибором потащили насмерть перепуганную девицу к алтарю могучего шамана. Бросив несчастную жертву в ноги колдуну, Бушигост поспешно воротился назад, в то время как Горибор отошёл чуть в сторону, принявшись заворожённо наблюдать за происходящим. Сколько уж раз он видел то, что сейчас произойдёт, но его не прекращало снедать щенячье любопытство, как будто впервые глаза лицезрели тёмную магию мрачного некроманта. Мельванес тем временем не стал в долгий ящик откладывать свои таинственные манипуляции. Осиным роем соткался прямо в воздухе его липовый посох с набалдашником в виде полупрозрачного яйца с чёрной сердцевиной. Обвит он был мастерски выполненной из чистого золота гадюкой с оскаленной пастью. Каждая её чешуйка игриво блестела и переливалась всеми цветами радуги, стоило лишь хоть одному лучику солнца кокетливо царапнуть великолепно, до мельчайших деталей проработанную змейку. Только вот тепла от сего потрясающего творения не исходило ни капельки даже жарким летом; лишь холодное дыхание тьмы, как могло показаться стороннему созерцателю, тоненькой струйкой вылетало порой из глотки гадючьей.

— Меня зовут Апраксия, — русая жительница между тем испуганно охнула и быстро затараторила, как бы стараясь успеть сказать всё то, что, по её мнению, должно разжалобить жуткого колдуна. — У меня трое деток: два мальчика и девочка! Парнишек зовут Волислав и Миломир, а мою крохотулю — Румяна назвали, в честь бабки…

— Что, похоже, будто мне есть дело до того, сколько у тебя птенцов и как вас всех звать-величать? — Мельванес повелительным взмахом руки заставил пугливо замолчать взволнованную Апраксию. — Мне всё равно, женщина, хотя бы по той простой причине, что вы для меня не люди, а скотина, правда — ценная, с душой… Жаль, что не могу хлопнуть каждого из вас дважды! — с этими словами сумрачный ведун направил набалдашник посоха на несчастную девушку. Глаза его загорелись в предвкушении скорой трапезы, ведь подпитка человеческими душами давно заменяла чародею мирские приёмы пищи. Апраксия подлетела на носочки и выгнулась дугой, запрокинув голову назад: могучая древняя неведомая злая сила подбросила её тщедушное тельце в воздух. Крик ужаса, готовый вот-вот сорваться с её пересохших уст, сменился лишь невнятным бульканьем, как будто ей чем-то жидким и липким залили горло; спустя мгновение изо рта её хлынула кровь. Одновременно с этим от груди сельчанки начало отделяться нечто непонятное, полупрозрачное и бесформенное, с нескрываемой неохотой боязливо двигаясь в сторону колдуна. Некая вязкая субстанция была явно живой; страх волнами исходил от неё, это буквально ощущалось кожей.

«Вон она! Человеческая душа! — Горибор снова попытался унять охватившую его трепетную дрожь. — Невероятно! Сколько уже смотрю на сие захватывающее действо, и каждый раз меня колотит, как в самом начале!.. Отдалённо похоже на то, что я испытывал, убив своего первого врага, много лет назад. Но лишь отдалённо…»

Душа тем временем, не сумев более противиться могучей воле безжалостного волшебника, влетела-таки в яйцеобразную сферу на его жезле, после чего глаза у обвивавшей набалдашник гадюки замерцали пурпурными бликами; Мельванес, не медля ни секунды, приоткрыл рот, и бесформенный бесцветный комочек размером с мужской кулак отделился от посоха да сиганул чародею прямо в пасть; тут же, старый ведун, громко чавкая, принялся жадно глотать жуткий деликатес, довольно при этом причмокивая. Апраксия же безвольно рухнула на землю, опосля зашевелилась и медленно встала, но глаза её были пусты; разум более в них не светился. Теперь лишь одни низменные, примитивные инстинкты двигали несчастной сельчанкой: как бы поспать да поесть. Имена своих детей она забыла напрочь. Как и их лица. Да и вообще, информация о том, что у неё есть детки с мужем, улетучилась из неё вместе с душой. Она даже не знала теперь, кто она сама такая и как её звать. «А зачем меня звать? Дайте лучше