– Вот на этой почве ты могла бы прекрасно сойтись с Иркой. Ну, с дочерью.

– Сколько ей лет, ты говорил?

– Тринадцать. Она большая модница.

– Хм… сомневаюсь, что у нас одинаковый стиль, но было бы прикольно!

Штарк звонит Ире и быстро, чтобы от нее не повеяло холодом, как в прошлый раз, объясняет задачу: гостье из Бостона надо показать, где в Москве можно приодеться.

– Вы обратились по адресу, – важно произносит Ира по-английски. От ее давешней отчужденности нет и следа: может, когда он звонил из Нью-Йорка, от Финкельштейна, у нее просто было дурное настроение. Ну и вообще, кто же звонит дочери в пьяном виде, сам виноват.

Они договариваются, что Ира приедет на Стрелку через полчаса: живет она сравнительно недалеко, на Фрунзенской. Они с Софьей отправятся по магазинам, а Штарк будет дожидаться их дома. Вот как все устроилось, думает Иван; они развлекутся, познакомятся, а у меня будет часа два наконец подумать обо всем, что случилось. В том числе о сегодняшней картине Савина: у Ивана такое чувство, что в «Красном дозоре» он увидел что-то важное для всей этой бостонской истории, но что именно, пока не сумел распознать.

Ира подлетает к их столику с лучезарной улыбкой. Это уже красивая девушка, не девчонка, думает Штарк, – ни за что не скажешь, что ей всего тринадцать. Кажется, и косметикой уже пользуется умело, как взрослая. Дочь похожа на него (к счастью, это ее не портит, с гордостью думает он): те же рыжеватые волосы, веснушки, высокий лоб и большие светло-серые глаза. И ростом она почти с Софью, вовсе не коротышку: тоже штарковские гены. Здороваясь за руку, две любимые женщины Ивана с любопытством оглядывают друг друга.

– Вы правда из Бостона? – спрашивает Ира по-английски, не понимая пока, что перед ней не вполне иностранка.

– Ну да, я там жила последние двадцать четыре года. И почти столько же об этом жалела, – улыбается Софья.

– О, вы русская! Здорово! А то я уж думала, что придется весь день по-английски болтать, я бы опозорилась!

– Ира, мы вместе учились, давно, – без особой необходимости объясняет Штарк. Почему вообще он думал, что надо будет что-то объяснять?

– Папа говорит, что вам надо прибарахлиться, – переходит к делу Ира. – Это у нас легко, вот увидите. Потребительский рай.

– Не то что в Америке, – смеется Софья. – Ваня, дальше мы сами, наверное, – я к вечеру приеду, хорошо?

Видно, что Ира отмечает это «приеду», но тактично молчит.

– Ладно. Ну, я пошел.

Но из кафе они выходят вместе. Только Иван отправляется через мост к метро «Кропоткинская», а Ира с Софьей решают начать обход магазинов с какого-то местного бутика русских дизайнеров. Да, слава богу, это надолго, радуется Иван своему счастливому решению.

Отгрызая минуты от своего неожиданно образовавшегося личного времени, Штарк заходит в ювелирный магазин купить Софье серьги из крупных жемчужин. К новой одежде.

Дома он заваривает чай, гладит мгновенно перешедшего на легальное положение кота, включает айпод и начинает записывать все, что осталось непонятным в бостонской истории. Паузы между записями становятся все длиннее. Чтобы задать правильные вопросы и отсеять неправильные, Ивану приходится в деталях вспоминать все, что было с ним в Америке, все, что ему говорили Софья, Молинари, Федяев, реставратор Винс Ди Стефано. Бостонские сцены проходят перед его глазами, словно снятые на видео; фильмы из своей памяти, которые иногда смотрит Штарк, лишены музыкального саундтрека и слегка замедлены, отчего напоминают сны.

1. Почему Софья и ее (невидимая) подруга Лори ждали 22 года, прежде чем решились продать картины?

2. Если они и вправду боялись гангстера Джимми Салливана, почему перестали бояться сейчас?

3. Существует ли вообще эта Лори? Кому на самом деле Софья отдала большую часть федяевских денег?

4. Что за мужчина был с Софьей в белом фургоне и что они перетаскивали из фургона в дом в Северном Бостоне? Что это, собственно, за дом в Северном Бостоне?

5. Чей это дом в Бруклайне, где мы видели картины? Почему Софья чувствовала себя в нем так комфортно?

6. Чей был белый фургон? И чья на самом деле была «Тойота», на которой они ехали в Майами?

7. Почему доля Софьи в плате за картины такая маленькая, а доля Лори (?) такая большая?

8. Почему у Виталика Когана такие интересные знакомые именно в Бостоне? Это ведь не Нью-Йорк и не Лондон, и «АА-Банк» вроде бы никаких особенных дел с Бостоном не ведет.

9. Какое отношение Коган имеет к бостонской экспедиции и к гарднеровским картинам?

10. Почему реставратор Ди Стефано, еще не получив результаты лабораторного анализа, рекомендовал им связаться с музеем и заявить, что картины нашлись? Такое впечатление, что Ди Стефано хочет, чтобы музей принял эти картины поскорее. Почему? Просто мечтает увидеть картины на прежних местах или у него какой-то свой интерес?

11. Савин, который хочет быть Рембрандтом, и даже в каком-то смысле может им быть – см. «Красный дозор», – в Бостоне. Переехал туда за год до ограбления. Есть ли связь с гарднеровскими картинами?

12. Сможет ли Федяев, если его уже арестовали, выпутаться, передав картины через адвокатов?

Записав этот вопрос, Иван лезет в Интернет поискать новости о Федяеве. Находит только короткие сообщения агентств о том, что Генеральная прокуратура объявила бывшего замминистра финансов в международный розыск. «По некоторым сведениям, Федяев находится в США», – пишет агентство РИА-Новости. «Некоторые сведения» почерпнуты, вестимо, из «Нью-Йорк Таймс», но в ней ничего нового о Федяеве пока нет.

Штарк понимает, что без лишних слов предложила ему Софья: забыть о бостонских картинах, перестать оглядываться назад. Вот сейчас она подружится с Ирой, а Виталя Коган снова начнет давать Ивану нормальные задания, и все будет хорошо, в городе Москве пойдет обычная размеренная жизнь, только теперь уже счастливая. Потому что они с Софьей будут вместе. Иван хочет этого больше всего на свете, но при всем желании не может измениться. В тридцать девять лет поздно меняться. В шестнадцать он не довел дело до конца, сбежал, не поговорив с Софьей, и теперь за это расплачивается.

Штарку нужно снять все вопросы. Если бы он умел идти вперед, не оглядываясь, он был бы владельцем банка, как Виталя Коган, или живописцем, как Савин. Но он этого не умеет – может только подчиниться, позволить событиям развиваться быстрее, чем он успевает их анализировать, – однако лишь для того, чтобы потом вернуться и все обдумать. Собственно, поэтому он хороший аналитик: его отчеты для клиентов обычно содержат ответы на вопросы, которые клиенту могли даже не прийти в голову, но непременно придут потом. Как он этого добивается? Если бы кто-то спросил его, он бы наверняка не сумел сразу ответить. Скорее всего, дело в способности пассивно наблюдать, видеть то, что происходит с ним, Иваном Штарком, как фильм, снятый о ком-то другом. Бывшая жена Татьяна вечно отчитывала его за пассивность: «Почему я должна все делать за двоих? (Потом она стала говорить «за троих».) Чего ты ждешь – что по реке мимо тебя проплывут все трупы? Что все случится само собой?»