Дела постепенно налаживались. Жизнь возвращалась в нормальное русло, угроза рассеялась, словно тучи после бури. Но наследницу священного рода (теперь единственную) ожидали новые испытания. Преобразившийся Боттичелли приехал в Винчи с известием, что вскоре состоится собрание Совета ордена. Двенадцати верховным посвященным во главе с великим магистром, то есть Боттичелли, предстояло принять ряд важных решений в свете недавно разыгравшейся драмы: с начала истории династия не подвергалась большей опасности. На заседание собора тринадцати приглашали Абигайль и самого Леонардо.

О месте собрания Совета пока не сообщали, сохраняя его в тайне до последнего момента. Боттичелли полагал: необходимость в строгих мерах предосторожности отпала, но Леонардо убедил его, что ими лучше не пренебрегать. Борджиа был не единственным, кто, узнав правду, мог представлять серьезную угрозу. Не следовало забывать и о папе, человеке воинственном, мало склонном к отрешенным молитвам. Ему, жаждущему светской власти, едва ли придется по нраву, если наследники «царской крови» Христа восторжествуют на земле. Поэтому все приготовления проводились, как всегда, в глубоком секрете.

Север Италии, 1503 год

Приближалось Рождество. Похолодало. Деревья обнажились, сбросив листву, по утрам не заливались трелями птицы. Наступила пора, когда природа засыпает, а может быть, наоборот, начинается цикл обновления, необходимый всему живому, чтобы воспрянуть с новыми силами. Именно сейчас, словно подчеркивая метафорическое значение события, руководство Приората посчитало уместным провести собрание, намереваясь решить судьбу самого ордена и определить дальнейшую стратегию.

Леонардо, Сандро Боттичелли и Абигайль выехали из Флоренции в закрытой карете в неопределенном — секретном — направлении. Тем не менее, прибыв на место, Леонардо понял — они находятся неподалеку от Пизы: не в самом городе, а в предместье, иначе они давно бы услышали разноголосый гам уличной суеты. Солнечные блики, проникавшие в закрытую повозку, в которой они путешествовали, служили прекрасным ориентиром при каждом повороте. Не хуже, чем кораблю в открытом море. Леонардо не сомневался: они сделали большой крюк для того, чтобы путь показался длиннее, чем он был на самом деле, сбивая с толку, создавая неверное представление о местоположении их конечной цели.

Не стоило заблуждаться, будто члены ордена не ведали, где находятся дома, принадлежавшие Приорату. Разумеется, братья знали адреса. Однако их насчитывалось немало, и установить наблюдение за каждым домом представлялось непосильной задачей, так сохранение в тайне места очередного собрания априори обеспечивало безопасность. Конечно, идеал недостижим, но данный конкретный способ был весьма близок к совершенству. Выбирали, где состоится ближайший Совет, всегда разные руководители ордена в порядке очередности, установленной Великим магистром. Этим участие магистра в организации собора ограничивалось, но большего от него в данном случае и не требовалось.

Потайной большой круглый зал, подготовленный для заседания Совета, находился под землей. Спускались туда через люк, проделанный в полу старинной виллы, огороженной сплошной глинобитной стеной. Кареты поставили в саду, подальше от посторонних глаз. Подземное помещение освещалось масляными лампами и десятками свечей. На некотором расстоянии от каменных стен кольцом стояли тринадцать кресел. На одном, внушительном, как трон, восседал Сандро Боттичелли. Справа и слева от него, в креслах со спинками выше, чем у других, сидели два человека, посвященные во все тайны ордена наравне с Великим магистром. Остальные места предназначались девяти командорам, ближайшим помощникам верховных руководителей: из их числа выбирали преемника Великого Магистра в случае его смерти, физической или умственной немощи, а также если он совершал недостойный поступок: расстаться с почетным титулом и постом можно было лишь на основании этих убедительных причин.

Люди, входившие в Совет тринадцати, отдавая свой голос в пользу того или иного решения, внимали лишь Богу. Совет напоминал конклав кардиналов, только братья ордена были намного благочестивее князей церкви, поскольку умели противостоять мирским соблазнам: материальные ценности, светская власть или богатство их не трогали. Они служили ордену с чистым сердцем. Известно, что человек несовершенен по природе своей, однако стремление к чистоте уже есть одна из ступеней чистоты.

Леонардо и Абигайль сидели на простой деревянной скамье, чуть в стороне от круга посвященных, и наблюдали за церемонией. Она оказалась необыкновенно простой. Тринадцать человек, облаченные в белые одежды, встали перед креслами. Далее, по просьбе Великого магистра, они помолились про себя и заняли свои места. Боттичелли обращался к присутствующим «братья». И он изложил факты так, словно исповедовался перед родными братьями, не скрывая ничего. Он не утаил, как из страха поддался на шантаж Борджиа и подчинился ему, рассказал о своем предательстве, о похищении близнецов, наследников священного рода, о смерти Жерома и освобождении Абигайль и упомянул о ее беременности…

Все слушали молча, не проявляя своих чувств. Лишь когда Боттичелли упомянул о состоянии девушки и о том, кто отец ребенка, по залу разнесся возглас изумления. Даже пламя свечей, казалось, застыло в напряженном ожидании. Слово взял один из братьев, сидевший справа от Боттичелли. Леонардо его не узнал; впрочем, лица других посвященных он тоже видел впервые.

— Братья, положение намного хуже, чем мы предполагали. С Божьей помощью наш орден всегда оставался незыблем, как скала. Но море точит даже самые твердые скалы. Ныне мы переживаем тяжелое время. Никогда еще мы не терпели столь горького поражения. Мы потеряли наследника Иисуса на земле, и осталась единственная наследница. Чаша опустошена наполовину. А вторая половина осквернена бесчестьем. Мой вердикт таков: когда у Абигайль родится ребенок, и его уже можно будет отлучить от матери, дитя надлежит отдать в монастырский приют и оставить на попечении монахинь. Мы же забудем о нем навсегда, ибо он недостоин рода Господа Нашего.

На глазах Леонардо, не верившего своим ушам, и Абигайль, усилием воли сдерживавшей волнение, братья ордена подняли правую руку. Боттичелли не проголосовал, но это сделали остальные члены Совета.

— Итак, все, за исключением Великого магистра, — продолжал оратор, — согласны. Следовательно, решение принято. Абигайль родит ребенка, сына или дочь, и мы разлучим их навсегда, словно младенца и не существовало. Мы забудем о нем и не станем давать ему имени, дабы о нем не осталось даже воспоминания.

Боттичелли сокрушенно посмотрел на Леонардо и опустил взор. Он молча смирился с решением братьев. Но Леонардо молчать не собирался. Он поднялся во весь рост и дрожащим от возбуждения и одновременно громким, звенящим голосом вскричал:

— Вы не сделаете этого! И вы еще называете себя служителями Божьими? Вы полагаете, ваше решение угодно Богу? Нет! Дитя, которого Абигайль носит во чреве, невинно. Пути Господни неисповедимы. Видно, Он пожелал, чтобы ребенок злодея унаследовал кровь Иисуса, воплощения добродетели. Возможно, это назидание, указание, как нечестивцу найти путь к спасению. Иначе, если нет искупления, тогда в чем смысл жизни, земной жизни и этого мира, зачем жить, страдать? Вы не отнимете ребенка. Я лично о нем позабочусь. Вы неправы!