— Зеленый, наверно?

— Э-э, пробовать можно, — лукаво прищурился Муслим. — Ты скажи Эстезии Петровне...

Бурцев кивнул и, взяв его под руку, пошел к выходу.

На столбе у проходных ворот раскачивался фонарь. В такт ему, только в противоположные стороны, качалась вытянутая тень автомашины.

Открыв дверцу, высунулся Миша. Глаза его фосфорически сверкнули в густой тени.

— Поехали? — негромко спросил он.

— Давай. Развезем всех... — сказал Бурцев и обернулся.

— Э-э, поезжай, поезжай, — отмахнулся Муслим. Я сказал Хайри, что ночую в городе, с Ильясом. Доедем на трамвае, э...

— А вы, Георгий Минаевич? — спросил Бурцев.

— Спасибо. Пройдусь, как по Дерибасовской в шторм, — отказался Кахно и захлопнул за Бурцевым дверцу.

Крутился в машине, трепал волосы пахучий озонированный воздух. Бежала навстречу, ослепительно сверкая, белая центральная полоса на темном полотне асфальта. Вспыхнув, отставал донесшийся с затененного тротуара промытый девичий смех.

— Что, Миша, сможем мы сейчас поужинать где-нибудь? — наклонился к шоферу Бурцев и с веселым изумлением прибавил: — Впрочем, я еще и не обедал сегодня. Веду ненормальный образ жизни.

— В «Регину» можно... то есть в «Зеравшан»... — кивнул Миша и искоса взглянул на директора. — Жинку надо выписать... А так — недолго и с копыт долой...

— Вполне... — беспечно согласился Бурцев. Приподнятое настроение не покидало его, и этому как нельзя более способствовала оживленная атмосфера ночного города, сверкающего огнями под черным грозовым небом.

В ресторане было светло и шумно. Небольшой оркестр в убыстренном темпе убеждал: «Шагай вперед, мой караван...» Здесь тоже чувствовалось оживление, еще более подогретое вином. Громче звучали голоса, быстрее носились меж столиков официантки, ярче блестели глаза женщин...

— Может, и мы выпьем по одной? — спросил Бурцев, утолив первый голод и оглядываясь.

— Вы пейте, а мне нельзя... за рулем... — с заметным сожалением ответил Миша. — Зарок давал после одного случая.

— Ладно, шут с ним... Не стану ломать компании, — махнул рукой Бурцев и, откинувшись, закурил.

По проходу шла девушка-цветочница с корзинкой снежно-белых шаров бульденежа. Цветы, очевидно, были последние в году. Прозелень лепестков начинала переходить в желтизну, но шары еще держались, не опадали.

Заметив пристальный взгляд Бурцева, девушка подошла к нему. Бурцев с сомненьем покосился на Мишу и взял букет.

Долго собиравшаяся гроза ударила наконец первым оглушительным раскатом грома. Зазвенели бокалы на столах, вскрикнула женщина. Некоторые поспешили к выходу. Поднялся и Бурцев. Густая тьма еще в дверях ослепила, ударила ему в лицо мокрым жгутом ливня. Пока удалось добежать до машины, шелковая рубашка прилипла к спине.

Ветер, набравший силы, раскачивал стволы кленов, разбивал в пыль капли дождя. Недавнее веселое оживление улиц сменилось неопределенной тревогой. Как испуганные птицы, в косых потоках дождя мелькали сорванные со старых дубов небольшие ветви с распластанными листьями. Прохожие, укрываясь чем могли, бежали по тротуарам.

— Попали в переделку, — встряхнул мокрыми волосами Бурцев.

— Накликал Георгий Минаевич шторм, — ответил Миша и завел мотор.

Слепя светом фар, мчались навстречу мокрые автомашины, выбрасывая из-под колес радужные крылья воды. Тонким, почти неуловимым запахом снега наполняли кабинку влажные цветы.

— Эстезия Петровна любит их, — понимающе кивнул Миша.

Бурцев поморщился и не ответил. «Разнесет теперь по всему заводу, — подумал он. — Ну, и шут с ним!..»

Казалось, чем дальше, тем большую силу набирали и дождь и ветер. Выскочив из машины, Бурцев взбежал на крыльцо и торопливо сунул ключ в щель английского замка.

Сквозь прикрытую дверь Эстезии Петровны доносились звуки проигрывателя, поставленного на полную мощность. Бурцев откинул со лба мокрые волосы. «Следует, пожалуй, переодеться», — подумал он и прошел к себе. Включив свет, он положил на столик цветы, скинул рубашку, быстро растерся полотенцем. Свежая сорочка была накинута и расправлена, волосы причесаны, но, сам не понимая почему, он медлил и смотрел в окно. Непогода, вспарываемая мигающим светом молний, продолжала бушевать. Потоки дождя, словно мокрая тряпка, хлестали в окно. К стеклу прилип сорванный ветром лепесток тюльпана. Из комнаты лепесток казался почти черным.

И, сотрясая дом, гремела музыка — такая же бурная и страстно-напористая, как расходившиеся силы природы. Только теперь до сознания Бурцева стало доходить, что это — трагический до-минорный этюд Шопена. Этюд, который он много раз слышал, но вряд ли до сих пор понимал. Нет, это не буря бушевала в музыке, это рвалась и металась, вскидывалась и опадала человеческая душа. Сильная, страдающая, протестующая...

Бурцев вздрогнул. Он шагнул к двери, вернулся, прихватил цветы и вышел в коридор.

— Войдите!.. — не сразу откликнулась на его стук Эстезия Петровна. Музыка смолкла.

Бурцев вошел — и остановился: в комнате было темно.

— Разрешите включить свет? — спросил он.

— Да... — напряженно ответила Эстезия Петровна.

Она сидела в своей обычной позе в углу тахты и, когда Бурцев зажег свет, заслонила ладонью глаза. Она едва шелохнулась, но, казалось, вся подалась вперед в каком-то порыве и смотрела на Бурцева немигающим воспаленным взглядом.

— Едет?.. — произнесла она всего лишь одно слово сдавленным грудным голосом.

Бурцев, пряча за спиной цветы, отрицательно покачал толовой. Чувствуя, как начинают дрожать руки, он молча глядел на нее. Эстезия Петровна зябко запахнула халат и опустила веки. Тело ее заметно обмякло, словно его освободили от сковывающего корсета. По лицу ее разлилась едва заметная таинственная улыбка.

Она раскрыла глаза, и они лучились так же таинственно, как и неуловимое движенье губ.

Бурцев, неловко двигая ногами, подошел к ее рабочему столику и поставил в кувшинчик цветы. Несколько лепестков осыпалось на черноту пишущей машинки.

Эстезия Петровна тихо засмеялась.

Бурцев обернулся и встретил ее странно окрепший взгляд.

— Я все ждала — как вы это сделаете?.. — с вызывающей улыбкой сказала она и, снова прикрыв глаза, незаметно вздохнула. — Господи, какая респектабельная порядочность!.. Не много ли для какой-то секретарши?

Уловив протестующее движение Бурцева, она резко выпрямилась, и вся накопившаяся горечь дернула ее губы.

— Нет? Не так?.. Вы не хотели быть прежде всего свободным от прошлого?.. Не думали лишь о комфорте собственной совести?.. — Она перевела дыхание. — А где в это время была я? Кем я