С выпученными глазами несчастное животное пыталось подняться на ноги и даже принять угрожающую позу.

– Отпусти ее, Кейт! – крикнула Тресси. – Ты же ее задушишь!

– С великой радостью! – огрызнулась та и разжала руки.

Коза шлепнулась на зад, но тут же вскочила и, шатаясь, воззрилась на своих врагов полным ненависти взглядом. Она издала пронзительный вопль, и тот, кто не видел этой сцены, вовек бы не догадался, что этот звук издала обыкновенная коза.

– Успокойся, дорогуша, все в порядке, – проворковала Тресси, протягивая козе миску с кукурузой.

Косясь золотым глазом на Кейт, которую явно считала главной причиной своих мучений, козочка потянулась к миске. Едва она распробовала кукурузу, как все было прощено и забыто, и Тресси без помех надоила себе молока.

Калеб все это время крепко спал, и как выяснилось позднее, вовсе не был в восторге от их подвига. Покуда Кейт отошла умыться после борцовских упражнений с козой, Тресси уселась в тенечке, на камне, чтобы покормить малыша.

Прежде всего она распеленала Калеба. От жары у бедняжки появилась сыпь – пусть его обдует свежим ветерком. С чувством законной гордости Тресси поднесла к его губам бутылочку с козьим молоком. Отсутствием аппетита Калеб никогда не страдал и вначале принялся жадно сосать, но вдруг его личико с отвращением сморщилось, и он выплюнул соску.

– Ну же, маленький мой, ешь, это вкусно, – уговаривала Тресси, но Калеб громко, возмущенно заревел.

Девушка наклонилась к нему, ласково напевая всякие милые глупости. Чистый юный голос ее звенел в горном воздухе, словно колокольчик. Калеб стих и внимательно смотрел на приемную маму. Какой он славный! Тресси кончиком пальца провела по его крохотному лбу. И до чего же похож на Рида. «Индейская кровь, вот и все», – трезво напомнила себе девушка, но все же продолжала смотреть на мальчика, без труда отыскивая в его чертах сходство с любимым мужчиной.

Напевая колыбельную, Тресси вдруг припомнила собственное детство. Калеб зажмурил глазки, блаженно приоткрыв ротик. Девушка сунула ему соску, и он начал сосать, не открывая глаз. Мысли Тресси были за много миль отсюда, в бревенчатой хижине посреди Озаркских лесов в Миссури. Она баюкала малыша, и предзакатное солнце играло язычками пламени в ее рыжих волосах. Тресси думала о маме и о своих детских годах – таких недолгих и трудных. Эти воспоминания останутся с ней навсегда, и когда-нибудь она поделится ими с Калебом.

В эти краткие минуты отдыха она думала не о предательстве отца и не о бегстве Рида Бэннона. Мамы, родной и единственно близкой, давно уже нет в живых, но материнская нежность, которой она так щедро одарила Тресси в детстве, сейчас переполняла сердце девушки, передаваясь и крохотному малышу-индейцу. «Иные связи, – думала Тресси, – никогда не рвутся, а значит, они прочны, как сама земля. Неизменны, незыблемы, словно горы, деревья, реки, вода. Постоянны, как сама вечность».

– Я люблю тебя, Калеб, – прошептала она, целуя нежную теплую щечку… и с изумлением увидела, что на крохотное личико упала слеза. Ее слеза. В кои-то веки Тресси плакала не от горести, а от счастья, и как же сладки казались ей эти слезы!

– Я люблю тебя, Калеб, люблю, – повторяла она, будто все еще пела колыбельную.

* * *

Старательский поселок Вирджиния переживал эпоху наивысшего взлета, какой только может случиться с подобным поселением. Клич «Золото!» эхом прокатился в горах, тянувшихся от самой Калифорнии, и пронесся вихрем вниз, в долины. Город Вирджиния стал вторым Комстоком, превзойдя размахом даже знаменитую золотую лихорадку сорок девятого года. Стойкий человек, не боящийся тяжелого труда, мог бы за ближайшие годы сколотить здесь недурное состояние.

Прибытие к месту назначения не вызвало у Тресси ни малейшего восторга. Она совершенно выбилась из сил. Поэтому ничто ее не радовало. Едва она выбралась из дилижанса, на нее обрушился такой шум и гам, что на миг захотелось обратиться в бегство.

Со всех сторон теснились обшитые досками дома, и толпы людей сновали туда-сюда, словно все были заняты каким-то неимоверно важным делом. Люди кричали, толкались, бесцеремонно прокладывая себе дорогу, смеялись и свистели, подзывая собак. Громко хлопали кнуты, и неистово ржали лошади.

Кейт Флэннигэн встречал супруг. Тресси понимала, что недавняя попутчица вовсе не забыла о ней, но Кейт настолько обрадовалась встрече со своим благоверным, что они тут же быстренько пошли по направлению к новому дому неподалеку от станции. Дом, по рассказам Кейт, принадлежал Флэннигэну-старшему. Напоследок Кейт успела крикнуть:

– Навести нас, когда устроишься!

Не то чтобы новая подружка бросила Тресси на произвол судьбы – она просто не знала всей правды. Тресси постеснялась рассказать ей обо всем, и Кейт была уверена, что ее попутчицу тоже кто-то встречает.

На последней остановке Тресси переоделась в единственное свое чистое платье. Сейчас, держа в одной руке узелок с вещами, а другой прижимая к себе Калеба, она стояла на дощатом тротуаре и озиралась по сторонам. Наискосок через улицу красовалось солидное здание с грубо намалеванной вывеской: «Салун «Золотое Солнце». Тресси окинула взглядом людную улицу и спросила себя – а чего она, собственно, ждет? Глупо думать, что сейчас ей навстречу бросится, раскрыв объятия, блудный папочка.

Этот город явно был неподходящим местом и для Тресси, и для Калеба. Мальчик немедленно подтвердил это, возмущенно надув губки. Что же ей теперь делать? Где остановиться, где найти работу? Денег у нее не осталось. Она толком не мылась с тех пор, как покинула форт Ларами, она проголодалась, а еще ей было страшно. И зачем только Рид ее сюда отправил? Чем дольше Тресси стояла посреди улицы, тем безнадежней казалось ей положение. Грубые, неопрятные мужчины таращились на нее, похохатывали, норовя подобраться поближе, хотя на руках у нее был грудной ребенок. А впрочем, что тут удивительного? Тресси очень скоро заметила, что в толпе почти нет женщин, а те, что изредка встречаются, в большинстве своем одеты по-мужски.

Кусая губы, Тресси затравленно оглянулась и в неприглядной толчее заметила вдруг невероятно красивую женщину – красивее она в жизни не видела. Словно яркий цветок расцвел в поселковой грязи. На женщине было ярко-желтое пышное платье, и над белокурыми, искусно уложенными кудрями красовался того же цвета зонтик. Словно плывя по дощатому тротуару, она подошла ближе и наконец, в свою очередь, заметила Тресси. Женщина покачала головой и пошла было прочь, но вдруг развернулась, оглядела девушку с ребенком на руках и направилась к ней.

Тресси опустила глаза, чтобы не таращиться, подобно деревенщине, на эту прекрасную незнакомку.

– Как тебя звать, дитя? – спросила женщина. Глаза у нее были синие-синие, а губы ярко накрашены.

– Тресси… Тресси Мэджорс, мэм.

– Бог мой, какая прелесть!

Тресси с гордостью поглядела на Калеба.