Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хенбейн отнюдь не была глупа и приняла вызов.
— О да, Госпожа, я понимаю, что мое усердие может вызывать раздражение. Но это необходимо, если детеныша нужно полностью подготовить к тому, что его ждет. Я повторяю: чтобы выполнить свою задачу, он должен возненавидеть тебя.
— Какую задачу ты имеешь в виду, Двенадцатый Хранитель?
Поколебался ли тогда Терц? Она следила за его реакцией, изощренная в наблюдательности, как и он в бесстрастности. И не заметила никаких колебаний. И все-таки знала, что он лжет.
— Его задача, Госпожа, — стать Господином Слова после тебя. Стать твоим достойным преемником.
Нет, нет, нет. Тут крылось что-то еще. Что-то задуманное Руном. Что-то...
— Ты — порождение Руна, Хранитель.
Никогда еще Хенбейн не была так близка к обвинению в лживости.
— Но ты можешь меня переделать! — как ни в чем не бывало ответил Терц. Его глаза были холодны и бесстрастны, как и ее собственные.
— Что ж, ладно. Он придет к тебе. Придет. Вот только...
— Слово Госпожи?
— Он будет воспитываться вместе с другими кротятами, как я приказала?
— Я отобрал двоих, Госпожа.
— Расскажи мне о них.
Хенбейн удивилась, обнаружив в себе ревность к этим кротятам, и удивилась тому, что Терц отступил в тень, словно, заметив ее ревность, понял, что один из тех, кого он выбрал, испытает эту ревность на себе. Хенбейн вспомнила, что Терц хотел посеять ненависть между сыном и матерью, и улыбнулась. Один из будущих товарищей Люцерна будет уничтожен, если она так пожелает,— это плата за ненависть сына.
— Первого я выбрал после долгих раздумий, а второго — повинуясь инстинкту, а также выполняя клятву, данную Слову.
И снова Хенбейн удивилась, потому что такие клятвы были редки, особенно редко они исходили от Хранителей, и уж совсем редко — от Хранителей Двенадцатой Истины.
— Первый — это Клаудер, уроженец Хоксвика, умный, агрессивный, хитрый. Это редкий крот, прирожденный лидер, и он хорошо послужит тому, в кого поверит. Если можно так выразиться, Госпожа, как ты служила Руну в его кампании на юге, так Клаудер будет служить Люцерну. Я сделаю его достойным этой великой задачи.
Великой задачи? Терц знал что-то, чего не знала Хенбейн. Терц замышлял нечто большее, чем говорил. И снова Хенбейн различила здесь зловещий коготь Руна.
— А другой послушник, что скажешь о нем?
Терц замялся. Искренне? Или притворяется? Хенбейн не поняла. Ей не нравился этот крот, но про себя она признавала, что он мастер своего дела — и, следовательно, годится в наставники для ее сына.
— Не знаю, что сказать, но обещание сидима перед Словом священно,— ответил Терц.— Не знаю...
— Чего ты не знаешь, Хранитель?
То было удивительное признание, и Двенадцатый Хранитель выглядел небывало смущенным. Этот момент быстро миновал, когда он повторил еще раз, что выбор был сделан инстинктивно, а до сих пор его, Терца, интуиция еще не подводила...
— Говори, — холодно приказала Хенбейн.
Оказалось, у Двенадцатого Хранителя были кротиха и детеныши, что является привилегией Хранителей и допускается при условии соблюдения приличий и вне пределов Высокого Сидима.
Хенбейн, олицетворение власти, позволила себе рассмеяться.
— И что же ты наобещал ей? — спросила она, и ее глаза засветились, когда она промурлыкала: — Ты заставляешь меня думать, что Хранители не так уж черствы и отрешены от жизни, какими обычно кажутся. Так кто же твоя подруга? Скажи мне, Терц.
— Эта кротиха пришла прошлой весной, но не смогла найти покровительства. Ее звали Линтон. Стать сидимом ей не хватило здоровья.
Он чуть запнулся, и Хенбейн заметила это.
— Ты в нерешительности, крот, и все еще с нежностью думаешь о той, которая сумела заставить Хранителя, грозу всех послушников, поклясться перед Словом.
Терц не улыбнулся.
— Она действительно не совсем обычная кротиха. И я пообещал, что если у нее родятся детеныши, то я постараюсь взять лучшего из выводка в послушники, независимо от того, покажется он подходящим для этого или нет. Пообещал перед Словом.
— И кого же ты счел «лучшим», кто будет служить моему «лучшему»?
В голосе Хенбейн слышался сарказм и неприязнь. Если кому-то суждено быть принесенным в жертву ее ревности, это будет сын Терца.
— В прошлом месяце Линтон дала знать, что готова отправить мне детеныша, и я со дня на день жду возвращения моего помощника Лейта, которого я послал за ним. Лейт в таких делах осмотрителен. Я окажу честь ее желанию и выбору, поскольку считаю, что мать, родившая и вырастившая детеныша, если она умна и чтит Слово, как Линтон, — самый лучший судья.
Хенбейн елейно улыбнулась:
— Похоже, у тебя в таких делах большой опыт для крота, давшего обет целомудрия. Ну да ладно... Ты сообщишь мне, когда прибудет этот «лучший»: как его имя и что он собой представляет.
— Я сообщу, Госпожа.
И за несколько дней до Самой Долгой Ночи он сообщил.
Отвратительный Лейт тайно провел кротенка через Верн в Высокий Сидим, к Терцу. Глянув на детеныша, Терц едва удержался от улыбки, даже от смеха, что случалось с ним крайне редко — если вообще случалось. Линтон выбрала самку.
— Я отказываюсь от нее как от дочери, — прошептал он, глядя на миловидную самочку,— но я должен обучить ее.
Однако кровосмешения не было у него на уме, такое даже не пришло ему в голову. Можно сказать, его извращенность остановилась на начальной стадии.
— Как тебя зовут? — спросил он малышку, которая в конце концов родилась от его семени.
— Мэллис, отец,— ответила она.
В ее глазах не было страха. Это были его глаза, а силу духа она взяла от Линтон. Терц ощутил гордость. А потом страх и ужас. Потому что дочь его была недостаточно крепка, и, даже если она переживет обряд Середины Лета — что, конечно, маловероятно,— ее погубит ревность Хенбейн. Возможно, он недооценил Линтон, придумавшую ему такую кару.
— Ты принята,— сказал Терц,— но если еще когда нибудь назовешь меня отцом, я убью тебя.
— Понятно, — сказала она.
А ему стало понятно, что Линтон вырастила дочь в ненависти к отцу.
Терц отвел молодую кротиху к Госпоже Слова, и та
