Нынче иду с мамой в оперу. Данка тоже присоединится. Могу себе представить, какая будет скукота!

Дядя Альбин был очень удивлен новостями. Я не отказала себе в удовольствии иронически отозваться о его ловкости. Он принял это с покорностью и сказал:

– В таком случае она чертовски умная женщина. Поверь мне, малышка, я не принадлежу к наивным или простодушным людям. И если она сумела обмануть меня, то это доказывает – она ловкая бестия и у нее очень серьезные причины скрывать свое знание польского.

– Но какие?..

– Понятия не имею. Она ведь не скрывает, что владеет несколькими другими языками. Кроме английского знает французский, немецкий, итальянский. Отчего ей так важно утаить знание этого языка?.. Может, она просто-напросто хотела бы иметь надо мной преимущество, чтобы понимать, о чем я говорю, а может, притворяется перед слугами, дабы знать их мнение о ней.

Я обеспокоилась:

– А что, если вы как-то выдали себя?

– О, будь спокойна. Для подобных вещей я слишком осторожен. Значит, говоришь, пан Довгирд очень хорошего мнения о ней?

– По крайней мере он ничего дурного не говорил.

– Ха, на его мнение мы можем положиться. Когда-то он считался одним из лучших дипломатов.

Я иронически улыбнулась:

– Точно так же, как вы считаетесь одним из наилучших знатоков женщин.

– Малышка, – сказал он. – Твоя насмешка бьет в пустоту. Каждый знаток женщин знает о них лишь одно: что те скрывают в себе достаточное число неожиданностей. В этом, впрочем, состоит наибольшее очарование. Но будем говорить всерьез. Не знаю, возможно, стоит слегка приоткрыть карты. Сказать ей хотя бы, что маскарад с этим ее «я не знаю польского языка» – не удался.

– И зачем же нам говорить ей об этом?

– Хотя бы затем, чтобы сподобится спросить, зачем она поступила так.

– Полагаю, лучше подождать. А прежде всего нужно отослать в Брюссель новости, полученные мною от дяди Довгирда. Это сильно облегчит им дальнейшие поиски.

– Естественно, – кивнул дядя. – Я тотчас же им напишу. По крайней мере мы уже много чего знаем об этой даме. Вижу, тебе не терпится, но не торопись. Поспешность здесь не лучшая стратегия.

Я тряхнула головой:

– У меня противоположное мнение.

– Ты ошибаешься, малышка. Если бы Яцеку угрожала серьезная опасность с ее стороны, если бы она спешила, то давно бы использовала оружие, которое есть у нее на руках. Как видно, ей не слишком-то важно скомпрометировать Яцека. Вероятно, она ведет с ним переговоры.

– Но о чем?

Дядя пожал плечами:

– Этого я не знаю. Если не о деньгах, то можно предположить, что ей важно получить Яцека назад. Потому что – о чем еще могла бы идти речь? В любом случае странно, что она его не подгоняет. Что согласилась на его отъезд в Париж, а теперь в Беловежскую Пущу. Она даже вспоминала, что готовится несколько дней провести в Крынице, поскольку якобы интересуется ею со времен, когда там были наследники нидерландского престола и князь Бернард. Я спросил ее позавчера, как долго она собирается пробыть в Польше. Она сказала, что не задумывалась над этим. Отсюда следует – речь не идет о быстром отъезде. У нас есть время, и мы можем ждать без опаски.

– Но ждать – чего?

– Прежде всего вестей из Брюсселя. Я убежден, вскоре мы сумеем узнать нечто интересное, что-то, чем сумеем поставить мисс Норманн шах.

Я попрощалась с дядей не слишком-то вдохновленная. Ждать и ждать… Ожидание не самая сильная моя сторона, и я желала бы наконец знать хотя бы что-то. Случались такие моменты, когда мне хотелось просто прийти к той женщине и с глазу на глаз прояснить ситуацию. У меня ведь есть все права на это.

Заявить ей: «Чего вы хотите от моего мужа? Зачем вы его шантажируете?! Даже если вас когда-то и правда единили чувства, вы не сумеете уговорить меня, что они все еще живы».

Интересно, что бы она сказала мне в ответ.

В любом случае у меня есть превосходство над ней. Потому что первенством она обладает только с точки зрения закона.

Пополудни приехал Яцек. Много рассказывал мне об охоте и о своих разговорах с немцами. Естественно, он не вспоминал о Черном море. Из-за этого мы даже немного поссорились. Яцек старался убедить меня, что женщины не должны интересоваться политикой, поскольку они не разбираются в ней. Смешной аргумент! Тетушка Магдалена или мама наверняка не разбираются. Но вот возьмем хотя бы Данку.

Женщины ничего не понимают в политике, надо же! Я поставила слова Яцека под сомнение, сказав:

– А кто же был бо́льшим политиком, чем Екатерина Великая, чем Елизавета Английская, чем королева Виктория? Когда они правили, их страны достигли величайшего расцвета и силы. С той лишь разницей, что на голове их были короны. Когда бы я была польской королевой, а ты, например, моим министром или даже князем-консортом, ты без сопротивления должен был бы выполнять мои директивы. И уверяю, результаты были бы куда лучше, чем при мужской власти.

Яцек на это заявил:

– Собственно, при женском правлении мужчины начинают слишком сильно вмешиваться в политику и потому, бывает, часто совершают ошибки. Во времена Екатерины правили ее фавориты, во времена Елизаветы – тоже мужчины, которых она, правда, умела подбирать, а с Викторией принц Альберт делал что хотел.

– И что же из этого следует? – спросила я.

– Следует то, – натянуто улыбнулся он, изображая галантность, – что вы должны царствовать над нами, а не править.

Я пожала плечами.

– Мне жаль, что ты не знаешь истории. Все эти три монархини правили, и к плюсам их в политике следует записать уже то, что они умели подбирать себе фаворитов. Будь я королевой, я бы выбрала себе…

Тут, увы, я должен прервать течение рассказа Ганки Реновицкой. Поскольку автор в этом месте перечислила несколько фамилий, принадлежащих персонам, широко известным. Я почти не сомневаюсь, что каждый из этих господ был бы рад титулу фаворита такой очаровательной королевы даже в том случае, если бы королевой она не была, – однако большинство из них люди женатые.

Читатель с легкостью поймет, что, публикуя дневник пани Ганки, я не могу ставить этих уважаемых людей в неловкое положение в их семьях. Жёны, как правило, чрезвычайно не любят, чтобы мужья их становились фаворитами, пусть бы только и на страницах книг.

Другим мотивом, который приказывал мне сократить перечисленные пани Ганкой фамилии, было то, что я не хотел бы намекать польскому обществу на необходимость этих изменений в публичной жизни, ведь это стало бы прямым продолжением мнения пани Ганки. Перемены охватили бы столь широкий круг проблем и привели бы к столь рискованным подвижкам на таких высоких постах, что это грозило бы серьезными проблемами.