Над кухонной плитой висели маленькие часики, которые миссис Бакстер прикрепила к вытяжке и использовала как таймер, и, сидя за кухонным столом и комкая в руках записку, я смотрела, как утекают минуты. Двенадцать пятнадцать. Двенадцать двадцать. Двенадцать тридцать.

Наконец ожидание стало невыносимым. Перевернув папину записку, я нацарапала большими сердитыми буквами: «Я в парке», выключила свет и вышла из дома.

На улице было темно и холодно, погода была серой и такой унылой, как бывает только в феврале в Англии. С деревьев и кустов в палисадниках капала влага. Дорога была коричневато-серого цвета, тисовые изгороди — сдержанно-зелеными.

Эндрю тоже не оказалось дома, поэтому я пошла в парк одна. Сначала я побродила по дорожкам, затем отправилась на детскую площадку, на которую несколько бесстрашных родителей вывели погулять своих тепло укутанных малышей. Я долго сидела на качелях, отчаянно надеясь, что кто-то все же будет меня искать и что десять девочек, не застав меня дома, просто развернутся и уйдут, однако сырость в конце концов меня доконала и я побрела обратно домой, смирившись с неизбежным. Привет, Дон. Рада тебя видеть. Входи. Я шла все медленнее и медленнее и под конец уже буквально ползла, не осмеливаясь поднять голову, пока не добрела до дома номер сорок два по Роуз-Хилл-роуд.

Мне все же пришлось поднять голову, но сделав это, я с трудом узнала собственный дом. Остальные здания на нашей улице были неприглядными, серыми и коричневыми, с пустыми цветочными горшками на подоконниках и колючими изгородями без листьев. А дом номер сорок два сиял яркими красками. К входной двери были привязаны шарики, перила украшены флажками. Были там и большие искусственные цветы, вырезанные из картона, и огромный плакат. Он был таким ярким, что, взглянув на него после прогулки по холодному серому парку, я почувствовала боль в глазах. Я бросила велосипед у ворот и взбежала по ступенькам. Сквозь кухонное окно я услышала обрывки разговоров, смех и звуки радио, стоявшего на полке рядом с плитой. Входная дверь была приоткрыта, и я осторожно ее толкнула. Внутри было еще больше флажков. Никого не было видно, но я заметила след из конфетти, ведущий в кухню, и пошла по нему.

Открыв кухонную дверь, я чуть не упала. Там было шумно и весело. Человек двадцать кружились под флажками и шариками. Дети болтали в углу, а миссис Бакстер разливала кофе и предлагала гостям молоко. Многострадальный мистер Бакстер ел скон. Дон хлопала длинными ресницами, глядя на Эндрю, пытавшегося посы́пать праздничный торт остатками конфетти и не обращавшего на нее внимания. Мой папа и тетя Клара расставляли на столе тарелки.

Я замерла на секунду. Меня с головой захлестнуло облегчение и приятное возбуждение… Но тут в центре всего этого я увидела свою мать, болтавшую и веселившуюся как ни в чем не бывало. Мне все же показалось, что она злится на меня из-за того, что я не стала дожидаться их здесь, не помогала им с подготовкой, а ведь это была моя вечеринка, все это было для меня. Испытывая ужасную неуверенность в себе и не зная, куда девать глаза, я пробралась к маме, коснулась ее руки, чтобы привлечь к себе внимание, и испытала облегчение, когда ее лицо озарила улыбка.

— Милая, с днем рождения! Где ты была, ради всего святого? Ты же опоздала на собственную вечеринку!

— Я думала, что вечеринки не будет, — пробормотала я, чувствуя, как снова проваливаюсь в жалость к себе. Вытерев руки о грязные джинсы, я пожалела о том, что не надела нарядное платье, которое висело у меня в шкафу. — Я не знала, куда вы все подевались.

— Но ведь папа оставил тебе записку, — ответила мама, и в ее голосе послышалось нетерпение. Увидев мои слезы, она увлекла меня в сторону, к двери кладовой. — Эдди, пора тебе перестать быть такой впечатлительной. Хватит плакать. Мы хотели устроить тебе сюрприз, но потом Венетия поранилась, у нее пошла кровь, и мы вынуждены были отвезти ее в отделение скорой помощи. Ты еще спала — удивляюсь, как ты не проснулась от шума. Нам пришлось просидеть в больнице целую вечность. Слава богу, что у нас есть миссис Бакстер. Она все организовала… В любом случае у нее это получилось гораздо лучше.

Мама хотела сказать что-то еще, но тут к нам подошел папа. Он выглядел очень встревоженным. Где я была, все ли со мной в порядке? А еще он попросил у меня прощения. А потом все остальные заметили меня и окружили, принялись обнимать и поздравлять. Школьные подружки выстроились в очередь, чтобы вручить подарки. Венетия направлялась ко мне, осторожно поддерживая перевязанную руку.

— Эдди! — крикнула она. — Я поранилась ножницами! Придется носить это две недели!

Я обернулась и посмотрела на мать. Та кивнула.

— Твоя сестра подумала, что отрезала себе палец, и устроила истерику. Она искала его повсюду, пока не поняла, что он на месте.

И вот тут я наконец рассмеялась, и это было здорово — смех помог мне сдержать свои дурацкие слезы. Мама была счастлива, мне исполнилось десять, пришли гости. Эндрю принес собственноручно испеченный торт и корчил гримасы, когда Дон с ним жеманничала. Все было хорошо.

Я медленно закрыла «Ребекку», хмуро глядя в окно поезда. На самом деле все было плохо. Я все время помнила, что вступила во второе десятилетие в панике и тревоге, и торжественно клялась, что если у меня когда-нибудь будут дети, я ни разу не исчезну без предупреждения. И строго-настрого запрещу вечеринки-сюрпризы.

Послышался резкий звук из динамика, и Эндрю вздрогнул.

— Что происходит? — Он принялся оглядываться по сторонам, щуря сонные глаза. Машинист сообщил, что через минуту мы отправляемся. — Уже утро? — Эндрю опять закрыл глаза и вытянул вперед нижние конечности, задев женщину, сидевшую напротив, и та испуганно поджала ноги.

— Извините, — сказала я ей. — Давай, просыпайся, Эндрю. Эндрю!

— Ага-а-а. — Он вздрогнул, но глаз не открыл. — Я так устал, Эдди. — И мой друг снова положил голову мне на плечо. — Мне кажется, что у меня срослись веки. Так бывает?

Женщина напротив смотрела на нас с отвращением.

— Ты помнишь мой десятый день рождения? — спросила я у него, бросив на нее виноватый взгляд и улыбнувшись.

— Ты родилась четырнадцатого февраля, — вежливо пробормотал Эндрю.

— Да, но я имею в виду именно десятый день рождения, когда вечеринка была внизу, в кухне…

Эндрю так долго молчал, что я уже подумала, будто он опять уснул.

— Трехъярусный шоколадный торт. Кокосовая стружка. Декоративная присыпка. Красные и желтые драже. Красотища!

— Да не торт. Ты вечеринку помнишь?

Он зевнул, и неоновый свет отразился в его глазах. А потом мой друг произнес:

— Ты говоришь о том дне рождения, когда тебе подарили палатку? Мы устроили кемпинг у вас в саду, жарили треску в соленой корочке и картофель. И чуть не сожгли абрикос. — И Эндрю поудобнее устроился на сиденье, повернувшись на бок. — Дай мне всего пять минут, Эдс, пожалуйста.