Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Офелия спрятала лицо в волосах Аси и неожиданно горько, сожалеюще расплакалась.
– Да, возможно, вы и правы, я во всем виновата, потому что замуж вышла назло Мите… Потому что он… он…
Бедная Ася, которая, по всему видимому, историю эту знала, теперь болезненно скривилась и тоже всхлипнула.
«Не решался сделать вам предложение», – пронеслось в голове.
– И теперь я как будто повинна и в их противостоянии. Повинна и в смерти Карлика, и в отчаянии Мити…
«Что поделать, – сказал себе Грених, – увы, так и есть». Но вслух, разумеется, не сказал этого, сдержался, хотя фраза вертелась на языке. Вздохнув, он вынул часы, сосчитал пульс больного и отошел к окну. Пока они говорили, стало светать.
Ася иногда всхлипывала, теснее прижавшись к вдове. Теперь ее силуэт сделался размытым на фоне светлеющего рассветного, но затянутого низкими, беспросветными облаками, неба. Повисшие над тихим осенним пейзажем ровными слоями всех оттенков свинцового – от серовато-белого до синюшного – они походили на приближающийся самум. На востоке, над желто-зелеными пиками леса обозначился большой белый шар, едва заметный, будто гало.
Улица посветлела. За пышными шапками яблонь и вишен и плетнем Грених вдруг заметил движущуюся тень. Черной птицей пересекал дорогу архиерей в своих летящих одеждах. Агния Павловна, тоже заметив его в посветлевшем окне, тихонько вскрикнула и бросилась за тяжелые дверные портьеры навстречу.
Через минуту она показалась у калитки. Две черные фигуры: одна в траурном платье, другой – в подряснике, встретившиеся и застывшие, сквозь стекло казались ночными призраками, не успевшими исчезнуть с первыми лучами утра. Агния Павловна что-то принялась бесперебойно говорить батюшке, взмахивала руками, тот по неизбывной своей привычке склонил голову набок, молча слушал. Потом они скользнули под навес веранды. Вскоре преосвященный Михаил был в спальне больного.
– После всенощной доложили, что Захару Платоновичу худо на похоронах сделалось, – робко проронил он, входя. – Как заутреню отслужил, сразу к вам.
При этих его словах, а может, то была реакция на какие-то свои потаенные мысли, Ася вскинулась, неожиданно бросилась батюшке в ноги с вскриком: «Благословите, владыко пресвященнейший» и принялась горячо уговаривать его отправиться с ней на могилу Карла Эдуардовича. Преосвященный Михаил насилу ее поднял, оторвал от своего подрясника и поставил на ноги.
Офелия, скрестив равнодушно руки, отошла к двери – так отодвигаются актеры, которые завершили роль в акте. Грених искал на ее лице прежние чувства. Но нет. То же лицо, какое было в церкви – усталое ожидание, когда минует буря. Видимо, неисправимая религиозность девушки досаждала ей.
– Вы, владыко, часом, не через кладбище шли? – едва не плакала Ася. – Нет? Не поднялся ли дядюшка из гробу? Не шумел ли?
– Не поднялся, дитя, не должен уж… Не тешьте себя напрасными чаяниями. Могилу ночью брат Федор стерег. До сих пор он там. Если новопреставленный очнется, тут же ему помогут.
– Зачем было его хоронить! – простонала Ася. – Какой страшный грех мы совершили, вот и Захар Платонович тоже слег. И не было бы этого, не было, если бы не…
Владыка невольно бросил взгляд на Грениха, стоявшего у окна вполоборота и устало глядевшего на сцену через плечо.
– Лучше будет, если Агния Павловна наконец побывает на могиле дяди и успокоится, – сказал он. – Я схожу с ней сам. Не беспокойтесь.
– Спасибо, профессор, спасибо! Но… я боюсь без вас, преосвященный Михаил, – протянула Ася сложенные вместе ладони архиерею и вновь упала на колени. – Без вас может случиться еще что-нибудь страшное.
– Асенька, перестань, прошу тебя, – заломила руки Офелия. – Не терзай мне сердце! Зачем ты это? Зачем этот спектакль? Объясняла же тебе. На пальцах, с точки зрения физиологии, не будет того, чего ты так боишься. Выбрось из головы!
Но Ася лишь по-детски дернула бровями и, зажав рот рукой, стала плакать навзрыд. А когда преосвященный Михаил попытался вновь ее поднять, оторвала ладонь от лица и воскликнула:
– Мне дядя обещался после смерти прийти! Сказал, за собой уведет… – Казалось, сейчас она бросила откровенную ложь, первую пришедшую на ум, лишь бы ее отвели на могилу наконец. И все это поняли. Поняла и она, что кажется безумной, но, видно, ничего не могла с собой поделать.
– Да что это с тобой? – Офелия сделала несколько решительных шагов. С неженской силой подняла девушку за подмышки, заставила встать на ноги и как следует встряхнула ее. – Не устраивай истерик, глупая. Молчи, молчи! Или я за себя не ручаюсь. Что кругом люди о нас подумают? Что ты у меня кликуша больная? Хочешь в психиатрическую больницу? Я тебе это мигом устрою! Знаешь, какие в Москве больницы? Там ледяными ваннами лечат, заставляют глотать зонд. Хочешь жизни в палате с психами? Я тебе это мигом устрою.
Безвольно плачущая девушка, как тонкое деревце, качалась в сильных руках родственницы. В ее лице застыл такой неподдельный страх, будто ей не восставший из могилы дядька грозил, а армия чекистов, австрийские солдаты в их тазообразных касках или свирепые махновцы.
– Не говорите таких страшный вещей, дитя мое, – строго произнес архиерей, беря под локоть Асю и усаживая ее на лавочку. – Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов. Негоже выказывать нетерпеливость. Поберегите слезы для молитв. И помыслы свои следует очистить от диавольских наваждений. Единственно сердечной и слезной молитвой вы способны изгнать духа страха. Господь вездесущ. Или вы полагаете, он еще не поднялся со сна? или не умеет глядеть сквозь стены? Почивший не был святым, этого отрицать не станешь, но Господь просветит его очи. Искореняй силою веры помыслы черные и расположения сердца. Да воссияет свет здравого разума.
Офелия слушала речи батюшки, закатив глаза и скрестив руки, будто отсчитывая секунды до того времени, когда он наконец замолчит. Не обращая ни на кого внимания, святой отец опустился вместе с Асей на колени и стал вполголоса молиться, девушка слабо вторила его словам. Но вся тряслась, как осиновый лист на ветру, не прекращала плакать и бросать на Грениха умоляющие взгляды. Черт дернул сказать, что отведет ее на кладбище. Теперь придется ведь идти. В ее глазах горела такая убежденность, что уж точно молитвами ее было не излечить.
Офелия продолжала терпеть, все порывалась уйти, но то смотрела на отца, который по злой иронии не мог подняться и прекратить этот совершенно невообразимый концерт в его доме, то, словно извиняясь, – на Грениха, ища в нем утешения.
Грених чувствовал себя неуютно под настойчивыми взглядами вдовы и тревожными племянницы. Его
