Алексей обратился к директору Департамента полиции за разрешением прибыть в столицу на один день в интересах дознания. Зволянский разрешил, но дописал в конце: «Когда же вы наконец закончите? Не узнаю вас! Приезжайте скорее, здесь полно дел!»

Вот халамидник! Сам отдал его на съедение Баранову и теперь торопит. Не узнает, видите ли! Попробовал бы лично найти убийцу!

Лыков так обиделся на начальство, что решил не заходить в департамент.

Бывший предводитель проживал в Большой Охте на Гусевой улице. Ветхий камердинер провел посетителя в кабинет. Обернибесов оказался еще старше слуги: весь желто-восковой, как покойник. Но глаза смотрели живо. Видать, отставнику скучно тут, вот он и радуется любому развлечению… Сыщик подумал, что зря приехал в столицу. Но уж коли явился, то следовало попытаться.

Начало беседы вышло неудачным. Старик решил, что принесли пенсию в августовскую треть, и обрадовался. Видать, не шикует, хотя всю жизнь провел на коронной службе… Гостю пришлось разочаровать хозяина:

– Феодосий Аркадьевич, я чиновник особых поручений Департамента полиции Лыков. Дознаю убийство в Нижнем Новгороде троих человек.

Предводитель недоуменно задрал голову.

– А в чем собственно дело? Зачем вы? Думал, пенсия, а тут…

– Под подозрение попал коллежский советник Савич…

– Это Никиты Ивановича сын? – оживился предводитель.

– Илья Никитич. Родился в селе Мореве.

– Он самый! И что? Илюша душегубом стал? Он всегда был нервный…

Ай да дед, подумал сыщик. Не совсем еще в маразме!

– Все улики указывают на него. Но у Савича открылось алиби. Инобытие.

– Я понял, продолжайте.

– Это алиби, – пояснил сыщик, – ему предоставила одна женщина. Актриса. По-моему, она лжет. Но я не могу понять почему. Замуж, что ли, хочет за него потом выйти? Но они оба официально состоят в браке. Актриса проживает отдельно от своего супруга, а семья Ильи Никитича здесь, в Петербурге. Вроде бы о разводе там речь не идет.

– И чем же я могу помочь?

– Мне нужно знать, нет ли между ними – актрисой и Савичем – какой-то давней связи? Бывшая любовь, которая сейчас обязывает женщину помочь попавшему в беду старому другу… Или что-то подобное. А вы наблюдали все семейство Савичей много лет. Вот я и подумал.

– Теперь понятно. Как фамилия актрисы?

– Она довольно известна, но не в столице, а в Москве и провинции. Ангелина Штромвасер.

– Так я и знал! – Старик закрыл глаза и стал жевать синими губами.

Лыков боялся пошевелиться. Неужели он сейчас узнает тайну?

– Ангелина и должна была поступить таким образом!

– Почему, Феодосий Аркадьевич?

– Они с Ильей единокровные брат и сестра.

– Не может быть! Она в девичестве Боголюбова, мы проверили! А мать Савича, урожденная княжна Мышецкая.

– Так, – согласился Обернибесов, – но это по бумагам. Чтобы знать правду, надо понимать, что такое Пелуши.

– Пелуши? – переспросил Лыков, занося новое слово в памятную книжку. Он уже поверил, что скоро все тайны раскроются…

– Да. Это такая местность. В ней сходятся границы Тихвинского, Белозерского и Устюжского уездов Новгородской губернии и Ладейнопольского уезда Олонецкой губернии…

– Очень удобно прятаться от полиции, – прокомментировал сыщик со знанием дела.

– Так и есть! – обрадовался старый предводитель. – Вот вы понимаете! Молодец. Из этого все и проистекало.

Алексей навострил уши и услышал невероятную историю.

– Пелуши издавна полюбились беглым. По той причине, что вы только что назвали. Действительно, полиция тогда по чужим углам не шлялась. И в случае облавы люди просто переходили в соседний уезд и там отсиживались.

– Сейчас то же самое, – не утерпел сыщик.

– Да? Восхитительно! Так вот, этому старинному притону насчитывалось сто лет, и к концу крепостного права там собралось до пяти тысяч человек…

– Пять тысяч? Но это же целый уездный город вроде Балахны! – не поверил сыщик.

– В Балахне я не бывал, но в Тихвине жило при мне аккурат столько же.

– Как же можно спрятать в лесу такую прорву людей? Им же пить-есть надо, от зимних холодов греться!

– Можно! – заявил Обернибесов. – Работу им охотно давали тамошние крестьяне. И, вообще, помогали, чем могли. Прожить в лесу действительно удавалось лишь из-за этой мужицкой выручки. Крепостные относились к беглым сочувственно. Ведь случись что, они сами явятся в тот же лес! Настоящими беглыми мужики считали лишь каторжников и дезертиров. Их не брали на работу и не давали приюта. А прочих, отлучившихся от самодуров-помещиков (а были среди нас и такие!) именовали «бегунками». И не только крестьяне помогали! Купцы скрывали от полиции, и даже монастыри!

– Ну и ну… – только и сказал Алексей.

– А я что говорю? – воодушевился предводитель. – О чем уж мы?

– О помощи беглым.

– Да. Им платили за работу чуть меньше, чем вольным рабочим, но зато аккуратно. И тем спасали их. А там скопились люди обоего пола, образовались семьи, рождались дети… Священник приходил в лес, венчал, крестил, отпевал и не сообщал об том ни полиции, ни в консисторию. В особой землянке завели что-то вроде походной церкви! Или часовни. Да… Устроили кладбища, кабаки, мелочные лавки. Был даже рынок по средам! Так и назывался: Средной рынок.

– Множество людей, и все с норовом, – вставил Лыков. – Бежали ведь наиболее смелые. Как же в Пелушах было с воровством?

– Вот вы хоть и из Департамента полиции, а правильные вопросы задаете, – одобрил старик. – Такая проблема была. И решали ее сами крестьяне. Воровать тем, кто прятался, они не разрешали. И вообще, полагалось вести себя тихо. Если кто не удерживался, того мужики убивали. Закапывали под елкой, и все… Поэтому беглые знали границы дозволенного. И в целом жили мирно.

– А вы, помещики, как это терпели? Ведь такой притон под боком! Ваши крепостные получали пример неповиновения. Чуть что – уйду в лес!

– А что мы могли поделать? Пять тысяч! Будешь бороться с ними, так и спалят. Приходилось терпеть. Опять же, бегство было и полезным.

– Полезным? – удивился сыщик. – В каком смысле?

– Да в прямом. Это как клапан в котле. Если нет клапана, то котел взорвется. А тут самые лихие убежали, а работящие да спокойные остались. Более-менее договорились мужик с помещиком и живут как могут. А если лихому нет выхода, так он за топор возьмется!

– Понятно. Но давайте вернемся к Савичу.

– Давайте! – согласился Обернибесов. – Их деревенька насчитывала, сколько помню, сто сорок дворов. И была как раз посреди этих Пелуш. Самое такое место!