— А то и получилось, что настроили девочек против Кати, они заявили, что никуда из Баратова не поедут. Вот и пришлось ей здесь квартиру разменивать, чтобы у них крыша над головой была.

— А бриллианты, научные работы Добрыниных, библиотека?

— Леночка, вы сами подумайте, а куда это было все девать? Оставлять несмышленышам, чтобы их здесь обчистили? В опекунши попала какая-то совершенно никому не известная женщина. А Катеньке и библиотека, и труды научные пригодились, не украла же она их, от мужа и сына его достались в наследство. Что ж, лучше было бы, чтобы эти дамы околонаучные их себе на диссертации раздербанили? А так все в семье осталось.

— Ольга Константиновна, а что с девочками стало, где они сейчас? Мне хотелось бы с ними поговорить, узнать, что они думают, для полноты картины, так сказать. А то, представьте себе, выйдет в журнале статья о Екатерине Петровне, и вдруг в какой-нибудь газете, ссылаясь на их слова, напишут всякую гадость. И Добрыниной неприятно, и мне от руководства попадет.

— Не знаю, Леночка, ничем помочь не смогу. Сначала мы перезванивались иногда, а потом они совсем исчезли из виду, — Боброва была этим явно расстроена.

— Ольга Константиновна, а когда вы планируете в город вернуться? Я потому интересуюсь, что у вас ведь, наверное, сохранились фотографии той поры? Не могла бы я их посмотреть, чтобы лучше понять эту семью, а какие-то, с вашего позволения, конечно, может быть, и использовать?

— Вы знаете, Леночка, я пока не собиралась, но… Вам это очень надо? — чувствовалось, что ей и помочь хочется, и трогаться с места лень.

— Очень хотелось бы, — улыбнулась я.

— Дома наша дочка, Рита, осталась. Она могла бы вам показать фотографии, но как ее предупредить?

Я достала из сумочки сотовый телефон и протянула его Ольге Константиновне.

— Нет, нет, — замахала она руками. — Я еще сломаю что-нибудь. Вы уж сами наберите, — и она продиктовала мне номер, который я послушно набрала, дождалась, когда мне ответят, сказала: «Минутку» — и передала телефон Бобровой.

Ольга Константиновна держала сотовый приблизительно так же, как турист на юге ручного удава, фотографируясь на фоне какой-нибудь раскрашенной фанерки, напряженными до одеревенения руками, и говорила неестественно громко. Да, людям старшего поколения трудно привыкнуть к современной технике.

— Она вам все покажет, только вы с ней предварительно договоритесь о времени, — сказала мне Ольга Константиновна, возвращая телефон.

Я распрощалась с Бобровой и поехала в город. В голове был полный сумбур.

Дома я приняла душ и, немного взбодрившись, нахально уселась в персональное Васькино кресло на кухне, придвинув поближе стул и положив на него ноги, чтобы они немного отдохнули. Василис не преминул этим воспользоваться и тут же, довольно урча, запрыгнул мне на колени, напрашиваясь на ласку, и я, почесывая ему за ухом, стала искать нестыковки в рассказе Бобровой. Хоть что-нибудь, что могло бы подтвердить мои подозрения, и ничего не смогла найти. Хоть дерись, все выглядело совершенно логично, и мои вчерашние умозаключения оказались выстроенными на песке замками. Все факты говорили о том, что Добрынина не могла организовать эти аварии, поэтому не имеет смысла ломать себе голову над вопросом, что она выигрывала или проигрывала в результате их.

Так какого же черта Матвей натравливает меня на Добрынину? Или это я ошиблась, и он имел в виду совсем другого человека? Нужно будет все еще раз хорошенько обдумать.

Наверное, не стоит мне завтра ехать к Евдокии Андреевне. Все равно ничего нового она мне сказать не сможет. Но почему же Добрынина так упорно скрывает ее существование? Может быть, они когда-то крупно поссорились? Или все-таки поехать?

Так ничего и не решив, я пошла спать. Утро, как говорится, вечера мудренее.

Первое, что мне попалось утром на глаза, естественно, после голодного и требовательного Васькиного взгляда, была запись с телефоном Бобровых. Нужно будет все-таки посмотреть фотографии, чтобы отработать до конца версию Добрыниной, решила я, а потом буду размышлять, кого еще Матвей мог иметь в виду, называя ведьмой.

В начале десятого я договорилась с Ритой, что приеду к ней после двух часов, и отправилась заниматься столь нелюбимыми мной бытовыми проблемами: завезла белье в прачечную, а дубленку и осеннее пальто — в химчистку и выстояла в сберкассе жуткую очередь, чтобы оплатить все накопившиеся счета. Покончив с делами, я решила прогуляться по центральной улице Баратова, нашему местному Бродвею. Многочисленные кафе, которые с приходом весны каждый год выставляли на улицу свои столики, уже работали, и я, взяв мороженое, села под тентом.

Бездумно разглядывая прохожих, я вдруг увидела Матвея, который в окружении охранников входил в недавно открывшийся магазин игрушек «Тридевятое царство». Я встала и пошла туда же, не отдавая себе пока отчета, а зачем я, собственно, это делаю. У меня хватило ума затормозить у входа, и я стала наблюдать за ним через витринное стекло.

Он разговаривал с молоденькими девушками-продавщицами, которые, улыбаясь, ему что-то объясняли, а потом в их сопровождении пошел по залу, останавливаясь то у одного, то у другого стенда. Из глубины магазина появился средних лет мужчина, который только что не подбежал к Матвею, и замер, как собака в ожидании команды. Матвей начал что-то говорить, и тут уже забегали все: из подсобных помещений к кассе несли многочисленные коробки, потом оттуда же появился парень в рабочем халате, выслушал распоряжения, кивнул, скрылся из виду, а потом появился уже без халата. Матвей расплатился, и все пошли к выходу.

Я тут же отпрянула от окна и спряталась за большим рекламным щитом, стоящим у входа в магазин. Выглянув оттуда, я увидела, что коробки загрузили в джип, куда вместе с одним из охранников сел и парень из магазина. Сам Матвей сел в белый «Линкольн», между прочим, единственный в Баратове, и все разъехались.

Все было ясно и без слов: Матвей ждал в гости братьев с семьями и накупил все это для своих племянников. Судя по тому, какие игрушки он выбрал, это были девочка и мальчик.

Ну, что ж, тем более мне надо поторопиться разобраться с этим делом, чтобы Власов смог встретиться не только с сыновьями, но и с внуками. И я поехала к Бобровым.

Рита оказалась милой женщиной лет сорока пяти, которая к моему приходу уже приготовила альбомы, и мы стали рассматривать фотографии. Добрынины и Бобровы действительно были очень давно и близко знакомы, и передо мной проходила история жизни двух семей. Большинство фотографий меня совершенно не интересовали, и я едва скользила по ним взглядом, не особенно вслушиваясь в то, что мне говорит Рита.

— Вот это родители Сергея Степановича: Степан Дмитриевич и Антонина Николаевна, — на протянутом Ритой снимке были сидящие на диване мужчина, лет семидесяти на вид, и женщина, помоложе его лет на десять.

Есть люди, в которых с первого взгляда можно узнать потомственных интеллигентов, словно печать на них какая-то стоит. Так вот, родители Добрынина такими не были, совершенно простые лица и, главное, руки, по которым легко можно было догадаться, что поколения их предков занимались только физическим трудом. Странно, подумала я. Чудные, как назвала их Ольга Константиновна, бриллианты, которые Антонина Николаевна подарила Людмиле Павловне, и необыкновенно богатая библиотека сюда никак не вписывались.