— Так это вы дали Кошечкину материалы для статьи? Это вы пригрозили Добрыниной разослать статью во все инстанции и организовать ее перепечатку в центральной прессе?

— Ну, сам я с ней, естественно, не разговаривал… Но… Вообще-то, я. — В голосе Матвея послышалась улыбка. Или мне это только показалось?..

— А она вас боится, вы знаете об этом? — Могла бы и не спрашивать, я и так была уверена, что знает.

— Неужели? — невозмутимо произнес он. — Странно, а мне кажется, что она ничего и никого на свете не боится. Очень целеустремленная женщина. Не представляю, что сможет ее остановить.

— Павел Андреевич, скажите, если Власов порвет с Екатериной Петровной, то вы разрешите ему встретиться с вашей семьей? — задала я свой самый главный вопрос.

— А почему вы думаете, что они, — он сделал ударение на этом слове, — захотят с ним общаться? Мне очень не нравится, что их мнение совершенно не принимается в расчет. Они взрослые, самостоятельные люди и вольны сами решать, как поступить.

— Но если вы их попросите, они же согласятся? — сбывались мои наихудшие предположения, что Власов этой семье нужен, как зайцу колокольчик.

— Назовите мне хоть одну причину, по которой я мог бы это сделать. Лично я не вижу ни одной, — Матвей был спокоен, как всегда.

— Хотя бы из жалости. Согласитесь, что Александр Павлович достоин сострадания.

— И даже больше, чем вы думаете. Но я уверен как раз в обратном — Власов не расстанется с Добрыниной. Поэтому не имеет смысла обсуждать возможность его встречи с моими братьями, — судя по голосу, он действительно был в этом убежден.

Да, Матвей определенно знает о Добрыниной что-то такое, чего пока не знаю я. Мне оставалось выяснить еще только один момент, чтобы окончательно прояснить для себя ситуацию.

— Павел Андреевич, то, что Добрынина пыталась сделать с Наташей и Татьяной в 92-м, это единственная причина вашей к ней неприязни или нет?

— Нет, не единственная. Всего доброго, Елена Васильевна, — и он повесил трубку.

Итак, я оказалась права. Что же такого эта бледная немочь могла натворить? Но я не стала сейчас об этом задумываться, мне надо было решить более серьезную проблему — как сообщить Власову, что его встреча с сыновьями сможет состояться только в том случае, если он расстанется с Добрыниной, которая в свое время здорово напакостила женам его сыновей. Письмо по электронной почте исключалось — как я поняла, они обычно читают поступившие послания вместе или он ей о них рассказывает — разницы никакой. Значит, только по телефону, причем так, чтобы Добрыниной не было рядом.

Часы показывали половину восьмого, где же сейчас может быть Власов? А где угодно: в театре, дома, у матери. Ну, что ж, попробуем, и я набрала номер его сотового. Власов отозвался сразу же.

— Добрый вечер, Александр Павлович, где вы сейчас находитесь?

— Лена, вы сказали «добрый»? Могу ли я надеяться, что и вести у вас добрые?

— Где вы сейчас? — я снова повторила свой вопрос.

— В машине, еду домой. А что, это так важно? — недоуменно спросил Власов.

— Да, это очень важно. Вы один в машине?

— Лена, вы меня пугаете. Что произошло? — он занервничал.

— Александр Павлович, — я начинала терять терпение. — Неужели вам так трудно ответить мне, один вы в машине или нет?

— Водитель и я. Да объясните мне, наконец, что происходит? — повысил он голос.

— Остановитесь где-нибудь по дороге и позвоните мне. Нам нужно поговорить так, чтобы вас никто не слышал. Я вам все объясню.

— Хорошо, минут через пять я вас наберу, — сказал он совершенно растерянно.

Я дождалась его звонка и, ни словом не упомянув о Матвее, рассказала все, что сумела узнать о Добрыниной, подчеркнув, что ему придется выбирать между сыновьями и Екатериной Петровной. Некоторое время Власов молчал, а потом спросил:

— Лена, вы уверены, что вам сказали правду? Это все настолько неожиданно и неправдоподобно… — он был потрясен.

— Да, — твердо заявила я. — Человек, написавший статью, оперирует только совершенно достоверными фактами.

— Я должен обсудить эту историю с Катей. Здесь какая-то ошибка… Я абсолютно убежден, что она на такое неспособна. Вам трудно о ней судить — вы же незнакомы, но я-то ее хорошо знаю… Нет-нет, здесь какая-то ошибка… — лепетал он.

У меня на секунду возникло искушение рассказать Власову о визите Добрыниной ко мне, но я решила подождать, что-то удержало меня, подсказало, что еще не время.

— Александр Павлович, поступайте так, как сочтете нужным. Только, пожалуйста, сообщите мне о своем решении, продолжать мне поиски или нет.

— А я вам и сейчас могу сказать: да, продолжайте. А по поводу всего остального я вам завтра позвоню, — но ни бодрости, ни оптимизма в его голосе как-то не чувствовалось.

— Буду ждать, Александр Павлович. До свиданья.

Я положила трубку и задумалась. Что же еще могла натворить Добрынина, чтобы до такой степени настроить Матвея против себя? Но ничего разумного мне в голову так и не пришло.

Меня разбудили звуки гимна и раздавшийся следом голос диктора:

— Говорит Москва. Московское время — шесть часов утра. Сегодня 29 мая, четверг.

Я вскочила, нечаянно налетев на Ваську, который, мучаясь от жары, улегся, как коврик, животом на полу, растопырив лапы во все стороны, вышла на свой застекленный балкон и выглянула через его открытое окно. Так и есть, внизу, прямо подо мной стояли белые «Жигули» с опущенными стеклами, и приемник в машине работал на полную громкость.

Я разозлилась: ну, погодите, сейчас я вам устрою. Оглядев кухню в поисках чего-нибудь подходящего, я высыпала в банку из-под маринованных огурцов окурки и пепел, вылила флакон ярко-синей штемпельной краски (мне, как владелице частного предприятия, приходилось ставить печати на разные отчетные документы), остатки кетчупа, бросила туда же, предварительно оторвав, головы вареной рыбы — их ни в коем случае нельзя давать кошкам из-за каких-то мелких, вредных для кишечника косточек (саму рыбу, естественно, положила в Васькину миску) — и добавила воду из крана. Взболтав все это, я вернулась на балкон и, тщательно прицелившись, с чувством глубокого удовлетворения выплеснула все это на крышу машины. Раздавшийся внизу забористый мат прозвучал для меня соловьиными трелями в лунную ночь под запах цветущей сирени. Если не выключат приемник, брошу еще и банку, решила я. Но в машине, видимо, услышали мои мысли, потому что наступила тишина.

Ложиться снова не имело смысла — сон я себе уже разбила. Нужно было решить, чем заняться в ожидании звонка Власова. Гонять в голове одни и те же мысли, снова и снова прокручивая в уме сложившуюся ситуацию, — бесполезно. Пока я не получу какую-нибудь новую информацию, это будет просто переливанием из пустого в порожное.