– Охх, – вздыхает Джек. – Невероятно. И ни в одной другой пирамиде нет такой вентиляции?

– Нет. Поэтому и считается, что она не просто надгробие.

– Правильно. Мертвым не нужна вентиляция.

– Кажется, это тоже открытие Говарда-Вайза. Он сообразил, что, если есть отдушины в Камере царя наверху, похожие должны быть и здесь, в Камере царицы. Он прикинул, где они должны быть, простучал как следует и нашел – почти сквозные каналы, на тринадцать сантиметров не доходящие до поверхности стен.

– Странное дело.

– Не самое странное. Смотри… – Я провел рукой по стене, словно показывал однокашнику чердак своего дома. – Видишь, что на потолке и стенах? Соль – и только в Камере царицы и коридорах. Кристаллическая морская соль.

– Как это объясняют египтяне?

– Никак. Объяснить можно только тем, что камера была заполнена морской водой… это сделал какой-то древний водопроводчик, неизвестно для чего, или цунами.

– Пошли. – Джеку хватило. – Давай обратно в гостиницу, пива хоть выпьем.

– Еще одна остановка, – успокаиваю я его и ныряю обратно в коридор.

Мы выходим в Большую галерею и продолжаем подъем, такой же крутой, но здесь, под высоким сводом, стены не давят. Я еще больше утверждаюсь в мысли, что эти проходы служили для какого-то посвящения; когда вместо люминесцентных трубок Большую галерею освещали факелы, высота ее должна была казаться бесконечной.

Перед Камерой царя я останавливаю Джека и прошу пощупать большую ступеньку – в кромешной тьме прихожей размером с телефонную будку я знаю, где она должна быть.

– Если Бюро стандартов прикажет долго жить, здесь тебе истинный дюйм.

Мы влезаем в Камеру царя. Паломники смеются и галдят, как лягушки в парикмахерской гармонии[102]. Мы проходим мимо них к саркофагу.

– Он вытесан из цельного красного гранита. Его углы так точны и размеры так универсальны, что, если все до единого строения на земле будут сметены, какой-нибудь пещерный умник с математическими наклонностями сможет восстановить по этому гранитному кофру чуть ли не все, что мы знаем из планиметрии и стереометрии.

Мы наклоняемся и заглядываем в него, а толпа вокруг – бум бум БУМ бум хи хи! – Смех, ритмический галдеж, арабские диссонансы – в камере шум, как на ночных улицах.

– Они ухватили суть Каира, – замечает Джек, – вплоть до запаха.

Когда глаза наши привыкают к сумраку пустой каменной гробницы, мы оба видим, что на дне ее сантиметра два мочи. Бум бум БУМ хи хи… Чтобы предотвратить припадок, я вынимаю губную гармонику. Пораженная звуками толпа умолкает. Джек дергает меня за рукав, но я продолжаю играть. Все стоят, пялятся на меня, а я продолжаю дуть до головокружения, наполняя каменную полость крепкими аккордами G, аккордами С и F. Я покажу вам, темным зассанцам, как паломник-янки умеет играть и галдеть! И неожиданно для себя уже пою:

– Соберемся у реки…[103]Хватит пялиться! Какая это, по-вашему, река, вы, мусульмане, вы, методисты, фундаменталисты, – Миссисипи? Конго? Огайо?

– …у реки, у реки…

Амазонка? Волга? Янцзы? Вы, с вашей древней картинкой на обороте замусоленного доллара и свеженьким биржевым наваром, о какой, по-вашему, речке речь?

– …что струится у подножия трона Божия…

Джеки утаскивает меня, пока я не начал проповедовать.

После спуска по Большой галерее голова у меня перестает кружиться, но внутренности бурлят, как речка, полная согрешивших баптистов.

– Плохо выглядишь, – говорит Джеки.

– Плохо себя чувствую.

Наконец выходим на воздух. Под аплодисменты всей ауды мечу весь могучий гостиничный завтрак на стену Большой пирамиды.

18 октября. Подыхаю. Проклятие фараонов пришпилило меня, потного, к постели. Читаю жуткие теории о конце света, вижу страшные сны о человечестве, навеки отпавшем от веры.

19 октября. Снова лезу на эту штуку и сваливаюсь с высокой температурой. Снова чтение и сны. Экстраполяции. Ладно, скажем, он грядет – Говнодуй. Скажем, ученые определенно предсказали его, как в «Когда столкнутся миры»[104]. Повсюду люди пачкают исподнее, бегают кругами и требуют, чтобы кто-то что-то сделал. Что сделал? Послал элитную сперму в космос, как предлагает доктор Лири[105]в «Терра II»? Так сказать, кончил в белый свет, продолжил род в космосе?

Принять это как Волю Аллаха, и пусть нас затопит?

Или попробовать выплыть?

Но постойте! Нет никаких признаков нужды в спасательной шлюпке, чтобы сохранить наш вид. Говнодуи случались много раз, a Homo sapiens держится. В опасности на самом деле не наши шкуры и не наши души. Наша цивилизация.

Вообразите, что после внезапного почти полного уничтожения (в вечной мерзлоте нашли мастодонта со свежими цветами в пасти – настолько внезапного) уцелели черт знает где какие-то горсти людей. Вообразите, что они стараются сохранить кое-какие основные навыки. Как они сохранят, например, пастеризацию? Трудно объяснить бактериологию второму поколению уцелевших в пещере, даже с помощью сохранившихся библиотек.

Сначала должны быть ритуалы.

«Запомните: молочко кипяти! Молочко кипяти!»

«Будем, Мудрый, Старый Вождь. Молочко кипятить!» Заводят молочную песню: «Кипяти молочко, убивай жучков, их никто не видит, но от них болеют».

Библиотеки существуют! В старых ритуалах – ключ к их местонахождению. Древние песни! Камеры! Таблицы!..

Тут в мой бред вторгается воспаленный Джек Черри.

– Здесь Малдун! Он нашел кого-то, кто знает, где зал! Сегодня вечером он отведет нас туда.

– Что знает? Кто? – Я немного прихожу в себя.

– Местный провидец. У него было видение, что три американца ищут тайный зал, и он нарисовал карту!

– Карту?

– Дороги к подземному залу! Похоже, он что-то петрит, если угадал, что мы ищем.

Похоже, Джеки слегка занервничал после нахлобучки из редакции по поводу безрезультатности нашей командировки; но я одеваюсь и выползаю на улицу. Малдун беседует с маленьким мужчиной в синей джелабии.