подобные сцены из фильмов — туфта и напускное, а сейчас ощутил на себе давящее чувство горя. Его нельзя бросить не просто потому, что так нельзя, а потому, что это очень больно. — Я велел девчонкам идти без меня домой, обратно. Я пойду и выполню этот чертов контракт, который взял у Сатаны, а ты будешь жив. Держись, слышишь? Нельзя умирать!

Звучало жалко как никогда. Будто смерти в самом деле требовалось разрешение, чтобы отобрать у меня старика навсегда. Кондратьич мне улыбнулся, отрицательно покачал головой. Мягко опустил голову назад на подушки, уставившись во мглу.

— Нет, барин, нельзя. Уходите сами. Я здесь умереть должон — грех на мне черным пятном лежит. В преисподнюю так в преисподнюю: гореть мне целу вечность за то, что натворил. Чуешь? Это место зовет меня к себе…

Он поднял слабую руку, указал вокруг себя — словно мы были со всех сторон окруженными оголодавшими до старческих душ демонами.

Я смотрел на него, не веря в то, что вижу перед собой. Мгла на миг решила уступить место дьявольскому огню. Не дающий света, не греющий, но беспощадно жалящий, он отрывал один кусок земли за другим. Я вскочил, сделал несколько шагов назад, но остановился, оцепенел, не в силах двинуться. Чуть приоткрыв рот, глядел на то, как один за другим, не стесняясь, разрывая землю когтистыми лапами, словно кроты, наружу пробиваются демоны. Тощие, вытянутые, пузатые, со свиными рылами, мохнатыми копытами. Сестры Биски, одна краше другой, звали старика в свои объятия. Обнаженные груди горели, обдавая даже стоящего поодаль меня жаром. Промежность, словно зев вулкана, обещала «незабываемые очучения»…

Кондратьич отринул смертную слабость, словно одеяло в жаркую летнюю ночь, медленно, кряхтя и покрякивая, поднялся.

— Кондратьич, стой! — Мне хотелось схватить его за руку, но тело было неподвластно.

— Зовут они меня, барин. Каждое мгновение, каждую секунду — голосом. Его голосом. Того, кого я заместо себя им в это пекло отдал, понимаешь? Рядом они, да долог путь…

Я отчаянно, собрав все силы, жаждал рвануть, встать перед ним стеной, широко раскинув руки. Вцепиться в рукава одежки, рвать на себя до зубовного скрежета, не давая сделать ему и шага.

Но я стоял.

Красные, будто лично Орлов сюда явился, цепи опутывали меня с ног до головы. Я чувствовал себя брешущим на цепи псом, на которого просто никто не обращает внимания. У Кондратьича опасливо горели глаза — завороженно, поддавшись чарам дьяволиц, забывшись в счастливой улыбке, он делал к ним очередной шаг, мечтая ухнуть в их объятия.

Меня толкнули в плечо — сначала слабо, а затем настойчиво. Мир, несуразный и злой, вдруг схлопнулся, словно все было на телевизионном экране. Огонь, только что обещавший заполнить собой все Туннели-Под-Мостом, вмиг потух, обдав на прощанье едким, вонючим серным дымом. Дьяволицы, оседлав чертей, спешили, будто в обратной перемотке, запрыгнуть опять в преисподнюю. Кондратьич жутко вздрогнул, развернувшись и метнувшись стрелой к тому месту, где лежал.

На третьем толчке я пришел в себя, окончательно вырвавшись из плена охватившего морока. В голове все гудело, я не слышал чужих слов. Перед глазами мелькали их встревоженные лица — Майка быстро забыла про собственную обиду, едва почуяла, что мне грозит опасность. Она, Алиска, склонившаяся надо мной Менделеева, закрывавшая своей грудью от меня потолок. Из-за плеч остальных любопытным хомячком выглядывала Лиллит — облизывая губы, она казалась здесь лишним звеном.

— У него жар? — Тармаева спрашивала так, будто на это надеялась. Она смотрела на сидевшую надо мной алхимичку с ненавистью: считала, что это ее ладонь сейчас должна касаться моего лба. Мне уже следовало бы привыкнуть к тому, что она милая, теснительная девочка лишь снаружи, а внутри прячется своя демоница: жуткая собственница и ревнивица…

— Мне просто приснилось… Кондратьич? Он жив?

Я вскочил, едва ли не растолкав их в сторону. Боялся, что сейчас они отрицательно покачают головой и….

И все разом потеряет смысл.

К счастью, старик дышал. Цепляясь за жизнь, будучи воином, он не желал сдаваться без боя. Я облегченно выдохнул, стараясь прогнать остатки кошмара, посмотрел на девчонок.

— Время?

Вопрос не требовал ответа. Они были похожи на обреченных, приговоренных к виселице каторжников. Майя проверяла собственные силы, пытаясь вызвать огонь. Мыслей читать мне было не дано, но я почти нутром чуял, что где-то внутри она лелеет надежду сказать, что у нее не хватит могущества проложить путь наверх. Не хватит внутреннего огня, и тогда они все обречены здесь остаться вместе со мной. Стыд красил ее щеки румянцем — едва она только натыкалась на камень мысли о том, чтобы оставить Кондратьича умирать, как понимала всю ошибочность своих суждений.

Между нами всеми лежала просто целая прорва невысказанных слов. Девчонки томились — и ожиданием, и скорой дорогой, и будущим расставанием.

В голове никак не хотело укладываться, никак не шли прочь сказанные друг дружке сгоряча слова. Извинения где-то затерялись в пути, заставляя нас расставаться на не самой веселой ноте.

Я поискал сумку — ту самую, которую сумел выкупить у гмура-торговца за винтовку и несколько родных ему монет. То, что пришло мне в голову, казалось до бесконечного безумным, а потому могло сработать.

— Майя, у меня будет к тебе одна просьба.

Она ответила лишь недоуменным молчанием. Уставилась на меня в упор. Я почесал подбородок — за последнее время я сказал слишком много глупостей. И таких. И не очень — от еще одной хуже точно не станет.

— Помнишь, как мне удалось спросить вас о том, все ли с вами хорошо?

Она как будто не помнила, но кивнула в ответ. Молчала, будто боялась, что любое вырвавшееся из нее слово обожжет меня, словно огнем. Я же пустился в разъяснения. Алиска смотрела на меня с неким любопытством. Менделеева — с одобрением.

— Проверяйте, пожалуйста, свои сумки. Если вы увидите там это… — Я разжал ладонь, явив кусочек того самого резного обломка, что показала мне Катя. Все уставились на него, будто видели впервые — мне не понравилось, как загорелись глаза у Лиллит. Эта «спасенная» девчонка по-прежнему оставалась для меня темной лошадкой. Ох, чуяло же мое сердце, что она притащит за собой, как сорока, целый ворох проблем…

Я наставительно поднял указательный палец.

— Если увидите эту штуку на дне своих сумок, то… Майя, метни в него струю огня.

— Что? — Она, часто и ничего не понимая, заморгала глазами.

— Эта сумка связывает наши воедино. Позволяя им выступать… чем-то вроде единого хранилища. Если она может перетащить из одного места исписанный клочок бумаги, что ей мешает сделать то же самое с твоими заклинаниями. Логично же звучит?

Они смотрели на меня все, как на последнего сумасшедшего. Алхимичка, кажется, успела изменить свое мнение обо мне и сейчас качала головой.

По их лицам я так и читал, что они считают это глупостью. Но сделают — разве так сложно метнуть огненный шар в раззявленное нутро походной сумки?

Майя вспыхнула огнем, зашлась пламенем — струя жидкого жара ударила в стену перед ней. В воздухе тут же завоняло плавленым камнем.

Расставались молча, не желая портить прощание тяжестью мыслей.

Алиска вместе с Менделеевой, разом подняв старика на носилках, нырнули в получившийся проход. Майка на миг замялась, уставилась на меня.

— Федя. Прошу тебя, что бы ни случилось — вернись отсюда живым. Неважно, что мы наговорили друг дружке, просто вернись живым ради меня, хорошо?

Я кивнул — как будто у меня оставался другой выбор. Она выдохнула, собираясь с мыслями.

— Я буду ждать тебя наверху. Побитого, проигравшегося, изувеченного, больного — любого…

Она спешила перечислить все страхи, что так ласково касались ее души и бередили сны кошмарами.

— Майя, иди. Я вернусь быстро — пойду по вашему же пути. — Я вдруг улыбнулся ей. Хотелось нарисовать, словно маленькой девочке, красивую картинку, в которую она обязательно поверит. — Может быть, станется так, что вы только уйдете, а через несколько часов вас нагоню. Поднимемся, выберемся отсюда, искупаемся, хочешь? А потом мы все вместе — ты, я, девчонки — закатим такую пирушку, чтобы у всех алкашей в округе от зависти глаза полопались. Сходим в кино…

Злой сарказм предложил мне для полного комплекта