У счастья свои законы, и те, кто утверждает, что знают единственно правильную формулу счастья, или дураки, или безумцы, думал Поль, глядя на удаляющуюся стройную фигуру жены. Сегодняшний день принес ему осознание, что он из множества женщин выбрал самую достойную. Иметь такую привлекательную и умную жену — несомненная удача. Он вспомнил о Жюли и внутренне согласился с Гала: есть женщины, которые хороши только в тяжелые моменты, в иных обстоятельствах они не только не нужны, они могут стать обузой. Такие женщины, как Жюли, будто вмещают в себя все скорби мира, притягивая к себе все новые и новые страдания. Их любовь может стать проклятьем, талисманом на поражение. Они как будто носят в себе проказу горя, заражая всех, кто рядом с ними. Брат Жюльетты умер от туберкулеза, жених погиб в первые месяцы войны. О своей несчастной матери, сгоревшей в огне пожара, она особенно много ему рассказывала, изливая боль и обиду. Она не могла простить свою мать, зачавшую ее без любви от случайного мужчины, даже имени которого не удосужилась узнать. Жюли стыдилась своего тела и отдавалась всегда в темноте, слишком поспешно, даже несколько суетливо. Она боялась любить, но и страшилась быть нелюбимой, она закрывалась от яркого света и предпочитала сумерки. Она была — полная противоположность Гала, от которой будто исходил запах какого-то неизведанного счастья. Его жена — это подарок судьбы, женщина для свободной радости любви. Ее имя предопределило ее судьбу, стало для него приворотом. Его увлекла ее карнавальность, непредсказуемость, неожиданность, но всегда — готовность к празднику, к удивлению и открытию. Она питала его воображение, поддерживала его состояние поиска, необходимое для творчества, и в то же время давала опору для взлета вдохновения, заражала его счастьем, поскольку сама чувствовала себя достойной счастливой судьбы. Она не могла ревновать его к женщине, предоставившей свое тело, чтобы он смог заслониться от страданий, забыться в суровости военных будней. Кто хочет хранить в себе воспоминания о боли? Жюли исчезнет из его мыслей так же быстро, как затягивается рана от вырванного с корнем зуба. Зато сладкая эйфория полета, какую дает чувственное наслаждение, будет вновь и вновь напоминать ему о ласках Гала, он будет смаковать образы ее привлекательного тела в своих мечтаниях, наслаждаться эротическими видениями в своих снах. Гала — праздничная женщина, она — его жена.

Самое сложное в любви — это плести незатейливую ткань повседневной жизни. Час за часом заполнять свою жизнь действиями, поступками, чувствами, эмоциями. Ждать и надеяться, надеяться и ждать. Готовиться к встрече и встречать… И снова провожать, и опять готовиться к встрече. У Гала не было иного занятия, чем жить своей любовью. Только любовь заполняла каждый отрезок ее кажущейся со стороны однообразной жизни. Утром она открывала глаза — и чувствовала, как все ее существо наполняется радостью: день не будет пустым, вечером она снова будет встречать мужа. Она должна узнать нечто новое, чем сможет его удивить. Найти интересную строку у Аполлинера или парадоксальную мысль в романе Достоевского. А может, стоит прогуляться по улицам и подсмотреть какую-нибудь уличную сценку, чтобы Поль мог вдоволь посмеяться? Или хотя бы улыбнуться.

Юная, свежая, в превосходном расположении духа, из своих прогулок по городу она приносила с собою множество маленьких веселых воспоминаний. Поль был доволен своей женой. Подчас, когда у него выдавался свободный день, они вдвоем гуляли по улицам Лиона, останавливаясь в уличных кафе, в парках, на набережной. Гала любила посмеяться. Ее красивые свежие губы растягивались, демонстрируя жемчуг ровных здоровых зубов, и Поль обнаруживал, что ему приятно вызывать ее смех. Своим звонким смехом она привлекала внимание. Поль чувствовал, что на них смотрят, но она не стеснялась, наоборот, вела себя так естественно, что казалось, ей нет дела ни до кого, кроме них двоих. Ее тело, которое по-прежнему волновало его, казалось ему прелестным в легких летних платьях. Он испытывал особое удовольствие от мысли, что только он сам и никто другой, даже сама Гала, не решает, когда наступит та самая минута, когда они займутся любовью. Ему нравилась его новая роль властителя.

Гала его любила, в том не было для него сомнений. Она принадлежала ему полностью. Она стала его продолжением, тенью, отражением его желаний.

— Ты — мое зеркало, — шептал он, окружая ее лицо своими ладонями. — Я заключен в круг зеркала такого чуткого, что если даже воздух струится во мне, у него есть лицо, любимое лицо, твое лицо.

— Я твоя. Я вся твоя. Иногда мне становится страшно от того, как я люблю тебя, — отвечала она ему, но не страх, а страсть горела в ее угольно-темных глазах. — Пусть я исчезну. Пусть я стану только твоим отражением. Зачем мне быть, если нет тебя? Я живу, только когда есть ты. Мои глаза, губы, руки, все мое тело — только для тебя, иного в них смысла нет.

Случалось, лежа с ней в постели, Поль называл ее то дьяволицей, то святой, то королевой, то служанкой. Она чувствовала, что ему доставляет удовольствие менять ее роли, — чтобы она ни в коем случае не успокоилась в своей любви, чтоб знала сложность их отношений в рамках окружающего мира. Нежность, переходящая в грубость, поцелуй — в укус, легкие скольжения ладоней в удар.

В эротических играх он становился все более смелым. Сам Поль, казалось, не понимал, откуда приходит к нему желание все более рискованных эротических экспериментов. Это было так неожиданно. Что же им овладевало, когда он, всем сердцем любя, сладострастно терзал ее тело? Унижая ее, он пытался разгадать: что это, удовольствие или боль, искажает ее лицо. Подчас, заметив на ее теле следы от его жестоких ласк, он переполнялся отвращением к самому себе. Но Гала была снисходительна, казалось, она сама получает удовольствие от новизны в их любовных играх. Иногда ему казалось, что она сама провоцирует его, примеряя на себя амплуа то распутницы, то недотроги. Его самопознанье продолжалось в познании ее. В их отношениях исчезли все смутные тени, все запреты. В любовном экстазе растворялись все страхи, что так мучили его, принося с собой ночные кошмары. Безмолвие и тьма пугали его.

— Эй, не засыпай, — говорил он, перекидывая к ней мостик сквозь наступившее молчание после бурной сцены страсти. — Не уходи. Будь со мной.

— Я здесь, с тобой, — успокаивающе отвечала она, с трудом размыкая слипающиеся от усталости глаза. — Отчего ты не засыпаешь? Закрой глаза. Пусть тебе приснится сладкий сон.

— Сладкой бывает моя милая… Но сон? Сон не есть ли смерть?

— Прошу тебя, Поль, пожалуйста, спи.

Она крепко прижималась к его телу, стараясь своим редким, спокойным дыханием, утихомирить его часто бьющееся сердце. И вот, успокоенный теплом ее тела, он дышал уже ровно и ритмично, в то время как Гала, отогнав сон, смотрела в темноту.

Смутная тревога завладевала ее сердцем, тоска наполняла глаза влагой.

Любить — значит подписать безоговорочную капитуляцию в войне двух полов, поставить себя в зависимость от диктата любимого, выплачивая контрибуцию уступок. Любя, мы отдаемся во власть деспота, своенравного и пленительного. Отказываясь от личной свободы, мы снимаем всякую защиту, открываемся, становимся уязвимыми. Один взгляд, один жест, улыбка или ухмылка могут вознести к небесам или низвергнуть во прах. Когда мы отдаем самих себя в полное рабство возлюбленного, внимаем речам, курим ему фимиам, ждем, ежеминутно прислушиваясь к каждому шороху в надежде услышать его шаги, мы подчиняемся окончательному и не подлежащему обжалованию приговору — быть или не быть, ибо нелюбовь означает одно — исчезновение всех смыслов. Любовь делает женщину уязвимой.